По ее следам - [47]

– Быть одному – тошно.

– Быть вместе с дрянью – хуже. Люди так устроены, в них нельзя выбрать только то, что нравится. Я не ассорти из конфет. Если уж обещал, то принимай как есть!

– И принимаю.

– Только когда не нужно напрягаться! А что ты запоешь, если начнутся трудности? Это проверка на прочность, Люк. Я говорила, что мне нужно время; почему ты не послушал?

Интересно, как мы потом будем вспоминать эту ночь. Мы с тобой часто бродили по пабам, а на следующее утро собирали воспоминания по кусочкам; мне нравились такие буйные вечера, но с недавних пор хотелось покоя. Не напиваться, просто быть рядом. Помню, я наблюдал за тобой в самом начале знакомства – ты раздевалась, смывала косметику, – и в этот момент на меня снизошло внезапное откровение: все не так уж и плохо, у меня есть шанс.

– Я люблю тебя, – сказал я.

– Люк, тебе когда-нибудь хотелось уплыть отсюда к чертовой матери? Мне вот хочется. Уже не понимаю, кто я такая.

– Ты Алиса.

– Очень смешно, – ответила ты. А потом: – Кто это? Кто такая Алиса?

Мимо проехала полицейская машина, и вой сирены разорвал кокон тишины, окружавший нас; ты снова захлебнулась в пьяном дурмане.

– Хочу к друзьям. Домой! Где мой дом?

– В Бэлхеме. Ты живешь в Бэлхеме.

– Меня там нет. – Ты поежилась и обхватила себя за плечи. Тонкие руки, хрупкие кости, так легко сломать. – И я не сплю. Ветер на снегу…

– О чем ты, Ал?

– Нет, не так, – бормотала ты. – Снег заметает…[4] Надо, чтобы правильно.

Мимо, завывая и мигая огнями, промчалась «Скорая».

– Кому-то сегодня не повезло, – заметила ты.

С тобой часто бывало такое: на секунду опьянение проходило, будто ты выныривала на поверхность, чтобы глотнуть воздуха. Ты смахнула снежинки, упавшие на джинсы – совсем новые, наверное, ты купила их уже после нашей ссоры. Что еще произошло в твоей жизни за последние два месяца? Вот так и бывает – влюбленные расстаются, опускают руки, перестают бороться, – и я подумал: «Черт с ним! Чего еще ждать? Подходящий случай никогда не подвернется, этот тоже вполне сойдет», – и упал перед тобой на колени.

– Алиса, единственная моя!

А ты, наверное, решила, что я поскользнулся, и расхохоталась.

– Эй, вставай-ка! Будь мужчиной.

Я поднялся, закипая от злости. Сделал несколько глубоких вдохов, невидящим взглядом уставился на мемориальную табличку в честь какой-то погибшей женщины. «Она любила сидеть на этой скамье и смотреть, как мимо течет жизнь». Ты закурила, глубоко затянулась пару раз, выдохнула дым мне в лицо.

– Не надо. Не хочу тебя ненавидеть, – сказал я. Все шло наперекосяк.

Ты снова глотнула джина из банки, поднесла сигарету к губам.

– Не смей вытирать о меня ноги, – процедил я.

– Катись к своим любовницам.

– Алиса, какие любовницы? Всего одна ночь, давным-давно!

– Один – ноль в твою пользу. Как говорил король Лир, ты мне нагадил больше, чем тебе я.[5] – И ты рассмеялась собственной шутке.

Где-то вдалеке припозднившиеся прохожие горланили песни.

– Почему вы все просто не оставите меня в покое?

Не знаю, кого ты имела в виду. Может, того парня, с которым флиртовала в «Ол бар уан»? Ты практически сидела у него на коленях. А я стоял под окном паба и наблюдал за вами сквозь стекло, как за акулами в аквариуме. Едва не ворвался внутрь. Думал, ты встретила кого-то из своих бывших и решила отомстить за Прагу. Ладно, сам во всем виноват. Ревность, как горе, расползается в разные стороны, приносит с собой гнев и боль, а мне хотелось только одного – вернуться к прежней жизни. Чтобы мы вместе смотрели комедийные шоу по вечерам. Я даже не стану возражать, если ты включишь этот глупый детектив, «Валландер». Чтобы ты приходила ко мне домой, ругалась из-за грязной посуды и старых коробок из-под пиццы, выбегала из душа, дрожащая и мокрая, говорила, что если мы поднапряжемся и объединим наши финансы, то можно снять квартирку на двоих – что-нибудь дешевое, на окраине, в иммигрантском квартале – нам должно хватить.

– Все честно, я рассказала про свои чувства, – заявила ты. – Любовь нельзя перекрыть, как воду в кране. Я ведь всю душу выплеснула в том письме. Или тебе мало? Ты даже не ответил.

– У тебя такой несчастный вид – обнять хочется.

– Объятия – это хорошо. Только не с тобой и не сейчас.

В груди росла и крепла обида. Я застрял на одном месте, обречен вечно повторять одну и ту же ошибку, как в какой-то чудовищной пародии на «День сурка». «Мне двадцать семь, – подумал я. – Уже слишком стар для таких приключений».

– Помнишь, как мы купались голышом? – спросила ты. – Может, повторим?

– Не городи чепухи, снег идет.

– Ты сам уже нагородил всякого. В Праге и не только.

Обида давила изнутри; я попытался досчитать до десяти, прислушался к шуму воды у далекой плотины, но не выдержал на цифре шесть:

– Посмотри на себя! Позорище.

– А сам-то! Стоим друг друга. И я, и ты, и даже мама.

Мне страшно хотелось напиться. За вечер я успел опрокинуть шесть или семь пинт, но это не помогло, алкоголь не затопил пустоту, не вытеснил воспоминания о тебе, о нас, о том, что было. Хотелось надраться в хлам, чтобы вообще ничего не понимать – и не видеть, как все рушится от каждого неверного слова.