По дорогам прошлого - [7]

Мало-помалу сошлись на том, что подпоручики эти совсем не подпоручики.

Неспокойно было в эту ночь в палате, где лежали матрос-черноморец и бородатый солдат с простреленной рукой.

Койка Измайлова была пуста.

— Ах, заешь тя вошь! Неужто и в самом деле он? — задумчиво вопрошал бородач.

— Кто?

— Да разведчик наш, Измайлов!

— А что он тебе? — недовольно проворчал матрос, поглядывая на дверь.

— Так пел-то разведчик!..

— Ну и что, что разведчик? У козла длинна борода, а он все козел-батюшка! Так и ты! Борода до пупа, а ума ни на волос! Знаешь, кто пел, и молчи! — матрос грозно взглянул на бородатого солдата.

Тот, проворчав, что он все понимает и никому ни гугу, ничего не скажет, умолк.

На всякий случай товарищи по палате смяли подушку и простыни на койке разведчика, а под одеяло засунули халаты. При тусклом свете ночной лампы мало кому пришло бы в голову, что койка пуста.

— А теперь, братва, спать, — приказал матрос.

Утро принесло еще одну новость. Пропал выздоравливающий разведчик Измайлов. Обыскали весь госпиталь, никаких следов…

Под подушкой на койке Измайлова нашли кисет с махоркой и спичками да недокуренную козью ножку — все, что осталось от разведчика.

Командование объявило розыск. По госпиталю пошли толки, что один подпоручик, не то Смирнов, не то Потехин, действительно похож на Измайлова. Смущали светлый цвет волос и усики. А так — по всем статьям — Измайлов.

— Перекрасился! — смеялись солдаты. — То-то он последнее время перед зеркалом старался. Готовился! А мы-то думали, сестричка виновата.

Гармонисты нагнали страху на командующего. Он передал военно-полевому суду троих подозрительных, «неблагонадежных» солдат.

О судьбе гармонистов ничего не узнали, они исчезли. Ходили слухи, что свет в зале погас не сам по себе, что «аварию» подстроил госпитальный монтер. Говорили, что он же увел со сцены двух «гренадеров». Да и берданки у ополченцев оказались без затворов и штыков. Кто их так своевременно снял да припрятал, осталось неизвестным, хоть следствие по этому делу проходило с пристрастием.

Монтера таскали к военному следователю, он чуть не угодил в военно-полевой суд, да все было гладко слажено, не к чему придраться.

Следователь установил, что во время концерта монтер не уходил со сцены, а провода испорчены совсем в другом месте, далеко от сцены. Пройти туда незаметно монтер не мог.

— Не монтерских это рук дело, — решил следователь. — Провода рвал кто-то другой.

Так и отпустили монтера.

Дело принимало скандальный оборот. Раздувать его не имело смысла. Командующий решил погасить скандал, попросту забыть о происшествии, боясь, что предание дела огласке плохо отзовется на нем самом.

Прошло несколько дней. Начальника госпиталя сменили. Больных и раненых солдат отправили: кого — в часть, кого — в команду выздоравливающих, а кого — в другой госпиталь, с напутствием держать язык за зубами.

Что же случилось с Измайловым?

Солдаты, пока еще их не выписали из госпиталя, провели свое следствие. Выходило так, что Измайлов с другим певцом переоделись в заранее приготовленную одежду и ушли с обозом в Батум.

На другой день после концерта рано утром из Трапезунда уходил большой обоз с легко раненными. С ним, говорят, и ушел от полевого суда Измайлов со своим товарищем, с тем, кто изображал второго гренадера.

Спрятали их солдаты — своя кровь, своя косточка.

ЗУБРИЛИНСКИЙ ТУПИК

«ИЗ ПОЛОНКИ. № 14. ПОЕЗДНАЯ. 1 МАРТА 1917 ГОДА ПРИНЯЛА А. КОЧЕТКОВА
ДНО 1 И З ДЧ К ДНЗ
П № 326 ПРИБЫЛ В 13 Ч. 30 М. БЕЗ ПУТИ И ИЗВЕЩЕНИЯ ОБ ОТПРАВЛЕНИИ. У МАШИНИСТА ОКАЗАЛАСЬ ФИКТИВНАЯ ПУТЕВКА.
СТАНКЕВИЧ».

Такая довольно потрепанная на сгибах телеграмма попала в наши руки, когда мы просматривали архивные документы о последних днях царствования последнего русского царя Николая II.

Нельзя было пройти равнодушно мимо этой находки.

Прежде всего нас заинтересовали слова: «У машиниста оказалась фиктивная путевка». Сами по себе они еще мало о чем говорили. Но дата телеграммы — первое марта тысяча девятьсот семнадцатого года — заставила призадуматься.

Из книг и воспоминаний стариков железнодорожников нам было известно, что двадцать восьмого февраля тысяча девятьсот семнадцатого года на станцию Дно из ставки верховного главнокомандующего, находившейся в Могилеве, прибыли два поезда: царский — с Николаем II и свитский — с приближенными царя и его личным конвоем — охраной.

Поздно вечером оба эти поезда с контрольным паровозом впереди проследовали на Псков.

По всем признакам телеграмма имела отношение к этому событию. Но почему она отправлена первого марта, в то время как царский поезд ушел со станции Дно двадцать восьмого февраля?

Еще более мы насторожились, расшифровав при помощи друзей-железнодорожников начальную строку поездной депеши:

«ДНО 1 И З ДЧ К ДНЗ».

Это непонятное на первый взгляд сочетание букв и цифр обозначало трех адресатов, которым была отправлена телеграмма.

Начальник разъезда Полонка, находящегося на одиннадцатом километре по направлению на Бологое, телеграфировал начальнику станции Дно, ревизору и начальнику участка движения, что поезд номер триста двадцать шестой прибыл в тринадцать часов тридцать минут вне расписания, без предупреждения о его выходе и с подложной путевкой.