По Америке и Канаде с русской красавицей - [35]

* * *

Сегодня новая выставка авто, – ее проводит Клуб любителей Jaguar. Улица перегорожена, на ней выставлены в ряд большинство моделей этой машины начиная с 1935 года по сегодняшний день. Есть даже победители гонки Ле-Ман 1953-го и 1957-го годов, – звездное время для Jaguar.

Рядом на раскладных стульчиках сидят владельцы автомобилей, большинство – пенсионеры, пожилые и очень пожилые люди, для которых эта машина стала любовью на всю жизнь (конечно, речь идет о тех легендарных старых Jaguar, которые собирали по винтику, вручную, а не нынешних серийных штамповках, полюбить которые труднее, чем воспылать желанием к фонарному столбу).

Владельцы с удовольствием расскажут все, что знают о своих машинах, отроют капот и вообще поболтают за жизнь со всеми желающими. Я не увлекаюсь железом, но эта выставка даже меня не оставила равнодушным.

На ветровом стекле имя владельца и его место жительства. Один из пожилых мужчин по имени Элиот рассказал, что сам участвовал во многих европейских гонках, в том числе в знаменитом Ле-Мане. Элиот скромничал, он не просто участвовал в гонках, он их выигрывал. Перед машиной на мостовой – большие фотографии под стеклом и в рамках, сделанные более полувека назад, – молодой красавец в шортах и спортивной рубашке позирует возле этой самой машины, – и вот они призы, взятые в Европе, – весьма и весьма престижные.

– Да, машина та самая, моя подруга, она в порядке, но я уже не тот, – сказал старик. – Жизнь пролетела, как одни сутки на трассе Ле-Ман. Заезд продолжается всего двадцать четыре часа… Мало. Но это была хорошая гонка.

* * *

Родина Хэмингуэя – местечко Оук-Парк, во времена его детства – отдельный город. Теперь, когда Чикаго разросся, – не самый далекий пригород огромного мегаполиса. Сюда проложили линию метро, станция называется Harlem. Можно добраться и на машине, правда, ехать придется через не слишком безопасное черное гетто. Мы выбрали подземку, а потом пешком прогулялись несколько кварталов. Рита молчала. Юра был погружен в какие-то свои, как всегда невеселые размышления. Вопреки вечной моде, он Хемингуэя недолюбливает.

– Всю жизнь Хем играл крутого брутального мужика, но получалось фальшиво, – говорил Юра на ходу. – Злые современники поносили Хэма за то, что он слишком уж выпячивает свое мужество. И эта демонстрация кажется нарочитой, искусственной. Как тогда писали в газетах: он показывает нам искусственные волосы на груди.

– Главное не в образе человека, не в волосах на груди. Даже если они искусственные. Главное – литературное наследстве, которое он нам оставил, – возражает Рита. – Его творчество – вот, что главное.

– Хем не изобретал своего фирменного, лаконичного и мужественного стиля. Свой стиль он, как бы это помягче, – позаимствовал у другого писателя, своего современника, тоже жившего в Чикаго. У Шервуда Андерсона. Дайте кому-нибудь почитать сборники рассказов Андерсона. Только устройте так, чтобы не было возможности узнать, кто автор. И вам скажут: господи, я никогда не читал раньше эти рассказы Хемингуэя. Это его стиль, его язык.

– Может быть, наоборот? – Рите дорог образ Хэма, мужественный и сильный мужчина, пишущий о мужественных людях, она не хочет видеть в произведениях своего кумира даже слабого намека на заимствование. – Может, Андерсон первым позаимствовал.

– Сборник Андерсона "Уайнсбург, Огайо" вышел в 1919-м году, "Торжество яйца" в 1921-м году. А первый сборник рассказов Хема в 1923 году. Это без комментариев. Ладно, пусть позаимствовал. Но будь вежливым человеком, скажи: я благодарен своему учителю… Нет, он ни слова не сказал, не написал. Это плохая черта.

– Стилю Хемингуэя подражали сотни, тысячи литераторов, – парирует Рита. – И все – неудачно. Но он ни на кого не подал в суд, не стал кричать – у меня украли мой язык. Берите, если угодно. Так что, все обвинения в подражательстве – ерунда. Все искусство, от литературы, до живописи, построено на заимствованиях. А про кино уж не говорю. Посмотри фильмы Тарантино. Там все по нитке надергано из других фильмов. Или просто целиком украдено и перелатано. И что с того? Он все равно – довольно значительный режиссер.

– И все-таки Андерсону надо было воздать по заслугам. Он ведь литературный отец Хема. Разве нет? Должна же быть в жизни справедливость. Ну, хоть капля.

– Рассуждения о справедливости – достойны ребенка, – Рита глядит на Юру с жалостью.

Мы подходим к дому Хемингуэя. Возле дерева табличка: "Родной дом Эрнеста Хемингуэя, июль 1899 года. Открыто для публики". На земле небольшой бетонный треугольник с железной нашлепкой на одном из ребер и примерно такой же надписью.

Почему-то Рите это все, – табличка и памятный знак, – кажутся важными вещами, знаками самой истории, она делает фотографии. Выражение лица очень серьезное. Мне интереснее окрестные улицы, где мы только что побывали и по которым еще не ходили. Пройдитесь по ним, если будете в тех местах. (В паре кварталов отсюда есть еще и музей Хемингуэя. Там множество личных вещей, записные книжки, одежда и многое другое).

Дом семьи Хемингуэй – большой, у нас бы сказали – роскошный, – двух этажный особняк, сверху мезонин и башенка в вычурном викторианском стиле. Забора нет, от улицы дом отделяет небольшой газон. Поднимаемся на открытую веранду, стучим в дверь. Никто не открывает. Но сама мысль о том, что в дом Хэмингуэя можно вот так запросто придти, постучать в дверь и тебя пустят, – мне нравится.