Плюсквамфутурум - [29]

— А если я не хочу?

— Наверное, вы не до конца понимаете ситуацию, — Алексей слегка поднял брови. — Давайте я обрисую вам положение, в котором вы находитесь. Для начала, вы имели у себя банкноту в двадцать евро. Вы не сдавали её государству, храня у себя. От двух лет общего режима. Далее, вы осуществляли нелегальную продажу валюты. Это уже от четырёх лет общего режима.

— Но у меня есть бумага из банка…

— Ваша бумага — липа, и вы прекрасно об этом знаете. Директор банка сознался во всём сразу после ареста. Кстати, вы знаете, что он вас надул? Двадцать евро — это полмиллиона рублей. Вот же жулик, подумал я. Он выглядел столь солидно, а обманул, точно меняла на Центральном рынке!

В банке вы отдавили ногу полицейскому, находящемуся при исполнении, — продолжал Алексей. — Нападение на представителя власти. Пять лет минимум.

— Но я не отдавливал ему ногу!

— Поздно, он уже дал письменные показания, — сказал мой собеседник. — Медицинская экспертиза обнаружила трещину ногтя на большом пальце левой ноги. Далее. Я вижу, что на вас зарубежная куртка. Это можно квалифицировать как действия, направленные на экономический подрыв отечественного производства. От двух лет. Как я понимаю, ваши джинсы и ботинки тоже зарубежные. От трёх лет.

— На мне ещё польские носки, — добавил я себе срок из чувства противоречия.

— Тогда это уже вплотную подходит преступлению в крупном размере, от пяти лет. К тому же здесь уже может появиться другая статья. В тот момент, когда Россия осуществляет торговую блокаду всего мира, вы финансово поддерживаете зарубежную промышленность враждебных нам стран. Так что тут возможна ещё и измена родине, а это… вы знаете, что такое червонец?

— Я знаю ещё, что такое четвертак, — мрачно ответил я. Мой собеседник явно имел в виду отнюдь не нумизматические толкования этих слов.

— Вот видите, вы сами прекрасно всё понимаете. Впрочем, у вас хватит и более доказанных преступлений. Вы не служили срочную сельскохозяйственную службу. От четырёх лет. Уклонение от службы — это опасное преступление, ибо если никто не пойдёт служить, то кто же тогда станет кормильцем родины? Кто вырастит зерно для продажи за границу?

Наверное, что-то в моём взгляде задело Алексея. Его тон на секунду стал более человечным.

— Зачем вы так смотрите на меня? — спросил он. — Я всего лишь говорю то, что скажет гособвинитель на вашем процессе. Заметьте, мы сейчас ещё не касаемся того, что вы последние три года не были на исповеди. В исповедальном реестре нет сведений о вас. Значит, вы считаете себя безгрешным и этим оскорбляете чувства верующих. Год трудовых работ в Соловецком монастыре.

— А если я атеист?

— Если вы отрицаете существование бога, то это оскорбление чувств верующих, совершённое с особым цинизмом. От двух до трёх.

— Ну, а если я агностик?

— То вас всё равно посадят, — с предельной честностью сказал Алексей. По его виду было ясно, что он не шутит. Я посмотрел ему в глаза, словно пытаясь в чём-то пристыдить. Сейчас это мне не удалось: мой собеседник не отвёл взгляда, и даже не моргнул.

Ну у них и законы, признавая свою капитуляцию, подумал я.

— Вы не похожи на человека, который ходит на исповедь и в чём-то признаётся. Ваш костюм явно сшит не в Иваново, — так же откровенно сказал ему я. — Но вас же не арестовывают?

— А меня пока не хотят посадить, — сказал Алексей, глядя мне в глаза. В слове «пока» чувствовался некоторый вызов, оттенённый нотами фатализма.

Мы снова замолчали. Бить такие карты мне было нечем.

— Ну, и если у следствия возникнет необходимость, — сказал Алексей, — вас всегда могут привлечь за призывы к сепаратизму. Пять лет минимум. Это так называемая «владивостокская» статья, однако при желании калининградцев по ней тоже сажают. Я правильно понимаю, что вы калининградец?

— Коренной, — сказал я. — А нас-то за что?

Алексей пожал плечами, всем своим видом показывая, что речь сейчас пойдёт о каких-то банальных и абсолютно очевидных вещах, наподобие необходимости переходить дорогу на зелёный свет или же об опасности нахождения под стрелой крана.

— Вы слишком далеки от России, и слишком близки к загранице, — сказал он, сформулировав свою мысль. — Вы, по старой памяти, слишком много знаете о том, как живут люди в других странах, а это знание опасно подтачивает те духовно-нравственные ценности, на которых держится Россия.

— Да, — согласился я. — Когда возвращаешься в Калининград из Польши, разница в уровне жизни видна невооружённым глазом. Понимаешь, насколько бедно и ужасно мы…

— Не надо! — торопливо остановил меня Алексей. — Давайте не будем говорить об этом, пока мы в пути! Иначе вам добавят ещё лет десять, и мне дадут три за компанию. Здесь, в правительственном поезде не должно быть подслушивающих устройств, но всё же, предлагаю не рисковать. Вы и так за двенадцать часов набрали двенадцать лет, и стали самым разыскиваемым человеком в России.

— Почему?

— По совокупности ваших деяний. Вы выглядите очень любопытно, и многие хотят побеседовать с вами поближе. В том числе и президент России.

— Кстати, так почему он хочет меня видеть?

— Я не уполномочен сообщить вам подробности. В общих чертах, вы можете оказать очень большую услугу своей родине. При этом существует опасность, что другие ведомства захотят, чтобы вы оказали услуги не родине, а им. Арестовать такого опасного правонарушителя, как вы — это путь к новым званиям и финансированию. Все громкие дела, которыми наши силовики так любят хвастаться, липа, и это прекрасно всем известно. А тут появляетесь вы, как на блюдечке, с полным набором потенциальных дел, которых хватит для десяти генеральских карьер. Я уже говорил, что если бы к вам пришли люди из тайной полиции или опричной службы, то вы бы не беседовали в таких комфортабельных условиях, — Алексей обвёл взглядом купе. — Я — канцелярия президента, и я повезу вас к нему. А они повезут вас к себе.