Плюсквамфутурум - [26]

— Особый эшелон тридцать-Ч Калининград — Москва прибывает на седьмой путь четвёртой платформы, — донёсся снаружи голос громкоговорителя. — Повторяю, особый эшелон…

Из щебёнки и шлака, где изредка торчали пучки сухой травы, возник перрон. Поезд очень медленно катился вдоль него. За окном ярко горели стилизованные под старину фонари. Возле них стояли люди: кто-то с багажом, явно будущие пассажиры, кто-то без багажа, очевидно, встречающие прибывших гостей. Одиноко стояла девушка, закутавшаяся в огромный шарф. Наши взгляды на секунду пересеклись.

С лёгким рывком поезд остановился.

Минск

И опять на вокзал, и опять к поездам,

И опять проводник выдаст белье и чай.

И опять не усну, и опять сквозь грохот колес

Мне послышится слово «прощай».

Группа «Кино», «Стук»

Жаль, что все уже спят, подумал я, зашнуровывая в полумраке вагона ботинки. Придётся идти гулять в одиночестве. Я застегнул куртку, и, оглядев напоследок гостеприимное плацкартное купе, отправился на перрон. Возле выхода я с небольшим трудом разминулся с мужчиной, который заносил объёмистый, тяжёлый чемодан.

Снаружи было очень холодно. Если бы я знал, что судьба забросит меня в столь прохладное будущее, то я несомненно оделся бы потеплее и взял шапку. Спустившись на перрон, я убрал зябнущие руки в карманы ветровки и огляделся. Минский вокзал был большим, прекрасно освещённым зданием из стекла и хрома. Сверху, над головой, чернело ночное небо с белыми клочьями облаков, и ослепительно горели вокзальные фонари. В воздухе чувствовались запахи угольного дыма и машинного масла. Стоящая рядом проводница Ольга переступила с ноги на ногу и посмотрела на меня.

— Что-то холодно, — сказал я, нейтрально начиная разговор.

Я вытащил замёрзшие руки из карманов и потёр их друг о друга. Это не сильно помогло.

— Мне давно не доводилось ездить через границы таким образом, — сказал я. — Вы знаете, что полвека назад окна не закрывали железными ставнями?

— Ну, это когда ещё было-то, — сказала она, пожимая плечами. — До нашего с вами рождения.

— Ну да, — согласился я. — Но всё-таки, вам не кажется странным ехать через другую страну в консервной банке?

— Таковы законы, — сказала Ольга, снова пожимая плечами. — Да и тут всего три часа. Я как—то общалась с проводницей, которая работает на поезде Москва — Владивосток. Там, когда поезд едет по китайским районам Забайкалья, приходится закрывать окна на двенадцать часов. Летом ужасно получается. Постоянно инфаркты и тепловые удары.

Я не рискнул расспрашивать про Забайкалье подробнее, чтобы не вызвать у проводницы подозрений.

— Потом ещё один участок, часов на восемь, — договорила она. — Это если на Владивосток ехать. В обратном направлении сначала восемь часов, потом двенадцать. Так что нам ещё везёт.

Неужели в России за сорок лет выросло поколение, для которого всё это представляется нормальным?

— Как вообще сейчас работается? — поинтересовался я. — — Когда-то давно я был знаком с одной проводницей, которая рассказывала про рейсы много интересного.

— А что тут интересного можно сказать? — немного удивилась моему вопросу Ольга. — Нервная, тяжёлая и неженская профессия. Как и везде, зарплаты мало, работы много, штрафуют за что угодно. Пассажиры бывают разные, сейчас вагон спокойный, ехать легко. Вообще, всякое бывает…

— Да, — сказал я. — Меня удивил полицейский визит. Это было неожиданно.

— Кто-то из вагона услышал ваш разговор, и пошёл в полицию, — сказала Ольга. — Я даже не знаю, кто. Подозреваю на девятое и двенадцатое места. Хорошо, что вы смогли замять это дело. А то нас опять могли бы лишить премии — за то, что в вагоне нарушают правила…

Как у вас на работе строго, — сказал я.

— Да везде так, куда ни пойди. А у вас разве как-то иначе?

Я пожал плечами.

— Я вообще безработный историк, — сказал я чистую правду. — Изучаю начало века. Вот, позвали в Москву на консультацию. Надеюсь, заплатят хорошо…

Я прервался, почувствовав, что определённо выдаю желаемое за действительное. Двое стоящих на перроне пассажиров выкинули окурки в урну и поднялись в вагон. Ольга оглянулась по сторонам.

— Вам повезло, вижу, вы работаете по призванию. Я сама в детстве, — сказала она негромко, — хотела стать переводчицей, как моя мама. Она в молодости работала учительницей в школе, делала переводы и водила экскурсии для иностранцев по Калининграду. Потом, когда из школы убрали английский язык за непатриотичность, она пять лет занималась репетиторством. Затем пришли люди из федеральной опричной службы и приказали прекратить. Сказали, что это подпадает под статью о пропаганде антироссийского образа жизни. А родителям школьников заявили, что им могут вынести предупреждение об измене родине. Так и сказали: «Зачем язык учите? За границу сбежать хотите?» И вот с тех пор моя мама работает гардеробщицей. Взяли в школу обратно, по знакомству. Больше на работу никуда не берут, а до пенсии еще дожить надо.

Вокзальные динамики сообщили, что на какой-то из перронов прибывает поезд из Бреста.

Жуть, — сказал я.

— Да что вы? — искренне удивилась Ольга. — У нас в Калининграде ещё нормально. Жить можно. Хуже было у маминой подруги в Брянске. Она тоже давала уроки английского. К ней однажды пришли какие-то не то хулиганы, не то бандиты. Сказали, что они из духовно-патриотической дружины, и что её уроки иностранного языка оскорбляют русских людей. И что других эти уроки могут оскорбить еще больше, так что если она не прекратит преподавать, то ей сожгут машину, а сына ночью изобьют в подворотне. Она пошла в полицию, а там развели руками. Слова к делу не пришьёшь. Когда сожгут, приходите. И всё. Только вы, пожалуйста, это никому не говорите. Это уже давнее дело. Его ни к чему вспоминать. Выжили, и ладно.