Плющ на руинах - [15]

11

Я понял, что это конец. Сейчас начнется бой, и повстанцы будут разбиты наголову. Перебегать на сторону правительственных войск поздно, пытаться просто спастись бегством — тоже. Меня наверняка убьют, а если даже мне удастся сдаться в плен, где гарантия, что меня не повесят прежде, чем я смогу доказать, что я советник герцога?

Все это молнией пронеслось в моем мозгу. В следующий момент я понял, что для стоящей перед нами части появление из тумана врага тоже является полной неожиданностью, причем в их лагере еще не закончился подъем. Я принял единственно возможное решение.

— За свободу! — я выхватил меч. — Вперед!

Первые несколько шагов я бежал в одиночестве — бежал навстречу солдатам, еще более растерявшимся при виде моих доспехов и вооружения, принадлежавших недавно одному из защитников Адериона. Потом толпа за моей спиной взорвалась воинственными криками и ринулась в атаку.

Солдаты, наконец, опомнились и попытались сомкнуть цепь и выставить копья, но было уже поздно. Первые ряды были сразу же смяты и опрокинуты. Тяжелые доспехи и щиты делали их неповоротливыми, не позволяя противостоять обрушивающейся на них лавине. Главную роль играли, конечно же, растерянность и неразбериха. Солдаты падали под ударами дубин и топоров.

— Берите их оружие! — кричал я. — Не останавливаться! Мы должны прорваться к центру лагеря!

В лагере уже сыграли тревогу. Солдаты выскакивали из палаток, но даже на это у них не всегда хватало времени. Я сам бежал через поваленные палатки, чувствуя, как их окровавленное полотно шевелится под ногами. Мы ворвались в центр лагеря, рубя все на своем пути, и двинулись дальше. К этому времени все наши противники, кто не был убит, уже были на ногах и дрались. Однако большинство офицеров погибли, а те, кто остался, не могли командовать в общем хаосе. К тому же солдаты не знали нашей численности. Многие поддались панике и были изрублены. Остальные сражались, но без какого-либо общего плана боя — каждый лишь боролся за свою жизнь.

Все это время мной владел страх, настоящий панический ужас — но не тот, который приковывает человека к месту, не давая ему шевельнуться ради своего спасения, а тот, который позволяет взбираться по отвесной стене, прыгать через гигантские трещины и ломать стальные прутья. На этот раз моими противниками были не необученные крестьяне, а хорошо вооруженные профессиональные солдаты. Я понимал, что мои шансы выжить ничтожны, и поэтому бился как одержимый, не чувствуя усталости. Прежде я не испытывал таких чувств — даже во время боя с силами полиции и госбезопасности, когда мы бежали в будущее из Проклятого Века. Огнестрельное оружие подсознательно воспринимается человеком, как нечто не вполне реальное. Умом он понимает, что пуля может его убить, но полета пули не видит, а нередко не видит и стрелка, поэтому в глубине души не столь отчетливо ассоциирует хлопки выстрелов с опасностью для жизни. Иное дело — бой на мечах, когда ты видишь, как тяжелое стальное лезвие, со свистом рассекая воздух, опускается на тебя. Раны, наносимые мечом, ужасны; хороший удар может разрубить человека пополам. С хрустом проламываются черепа, кровавые внутренности вываливаются на зеленую траву. Я чувствовал, как теплая кровь течет по лицу и телу, и еще не знал, моя это кровь или чужая.

Лишь одного из своих тогдашних противников я хорошо запомнил. Краем глаза я видел, что он сражается как лев, и уже несколько повстанцев валяются возле него в окровавленной траве. Я понимал, что мне следует держаться от него подальше, но он, уложив очередного своего врага, сам двинулся ко мне, и я вынужден был повернуться к нему, чтобы защищаться. В этот момент я узнал его. Это был тот самый рыжебородый толстяк, из-за которого я угодил в подземелье Торриона. Он тоже узнал меня. Его челюсть буквально отвалилась, глаза едва не вылезли из орбит — он не сомневался, что я давно мертв. Хотя, в конечном счете, именно ему я был обязан своим положением советника герцога Раттельберского, у меня не было причин испытывать благодарность к человеку, сделавшему все возможное, чтобы отправить меня на костер. Я замахнулся и ударил его мечом. В последний момент он отвернул в сторону голову, меч разрубил кольчугу на его плече и вонзился в основание шеи. Из перерубленной артерии фонтаном ударила кровь. Я увидел, как губы толстяка шепнули: «Дьявол!», и он свалился замертво.

А бой продолжался. На правом фланге слышалось ржание и метались обезумевшие кони. Я крикнул повстанцам, чтобы ловили лошадей; впрочем, многие уже сами поняли важность этой меры. Мы рассекли лагерь надвое, и солдаты, сражавшиеся на левом фланге, не могли прийти на помощь своим товарищам на правом. Я бросил основные силы на правый фланг, из-за чего слева наши противники перешли в контрнаступление. Но, к тому времени как мы были оттеснены на край лагеря, справа сражение было практически кончено и большинство лошадей оседлано повстанцами. Они немедленно окружили теснивших нас солдат и обрушились на них с тыла. Сопротивление окруженных было скоро сломлено, началось избиение. Всадники согнали оставшихся солдат в кучу и изрубили их почти беспрепятственно. Сражение закончилось.