Плыть - [5]
Я пыталась вспомнить, ела ли я папайю и гуайяву.
Выходило, что нет, не ела.
И мне становилось так жалко себя, что я плакала.
А потом над собой смеялась…
Среди ночи в приемный покой ввезли каталку. На каталке лежало голое тело. Женщина. Вся избитая. Она слегка пошевелилась. Стоны ползли по полу, а потом взлетали и разбивались об оконное стекло. Женщину сгрузили на койку, подкрутили винты, и изголовье приподнялось. Избитая опять простонала. Открыла глаза. Ночная сестра сделала ей укол в руку и молча ушла.
Я встала и укрыла избитую одеялом.
Она разлепила слипшиеся, в засохшей крови, губы.
– Ты кто тут?
– Больная. Как и ты.
– А, вон что. А где я?
Я не удивлялась ничему. Я выросла в маминой больнице и много чего знала про больных и врачей.
– В больнице.
– Черт, а в какой?
– В пятой.
– Ага, ясно. – От ее рта пахло водкой и гарью. – Пить есть?
Я налила в стакан воды из-под крана и поднесла к ее рту с выбитыми зубами. Она пила жадно, чуть не откусила край стакана.
– Спасибо, девушка.
– Какая я девушка. Я вся седая.
– Спасибо, седая. А ты-то тут что?
– Операции жду.
– Когда операция?
– Завтра.
– Фью-у-у-у! Попала ты! Кур в ощип!
– Наплевать. Переживу.
Избитая приподнялась на локте. Из-под покрытых синяками, как фиалками, надбровных дуг ее крошечные хитрые глазенки сверкали в меня пониманием и весельем.
– Человек переживет все, кроме собственной смерти, подруга!
Потянулась, опять застонала. Потерла плечо ладонью.
– Вон мне какую операцию сделали, – кивнула на свои избитые руки. – Операцию-девальвацию-калькуляцию! А-кха-кха-кха…
Кашляла она долго и надсадно.
– Еще воды хочешь?
– Давай. Хлебну.
Пила, пока не устала. Три стакана выпила.
– Покурить бы! Да тут нельзя. Придут и еще хуже измолотят.
Поглядела на меня попристальней:
– А ты вот что, подруга. Уматывай отсюда, пока не поздно. Я тебе говорю.
– Ты так думаешь или так говоришь?
– И думаю, и говорю. Не цепляйся к словам.
– У меня мерцалка. С ней – только на операцию, так сказали.
– Мало ли, что сказали! Ты – себя слушай. Ты – живая!
«Я живая», – сказала я себе мысленно. И вслушалась в звучание этих простых слов.
– А может, ты и не больная вовсе!
«Я – не больная», – повторила я беззвучно.
Я не больная. Я не больная!
– У тебя одежда тут?
– Тут, – прошептала я. – В шкафу. Вон, там.
Я смотрела на кровоподтеки на голых плечах, на шее и лице чужой женщины. Она еще не старая была. Но мешком свисала кожа под подбородком, и тряпками висели выпитые жизнью груди. Меж грудей мотался на черном гайтане медный грязный крестик.
Я одевалась под ее острым, веселым, жестким взглядом. После обильного питья она уже совсем отошла. Я оделась, и она засмеялась.
– Во! Класс! Отлично! Ты блеск.
– А ты старая хиппи, старушка?
– Я уж не хиппи, а хриппи!
Мы смеялись обе. Она протянула ко мне руки:
– Подойди, бретельку поправлю.
Я подошла, наклонилась над ней, лежащей, она привлекла меня к себе и поцеловала меня как мать. Крепко и ласково. И я уже не чуяла перегара, не слышала водочного кашля, чахоточных хрипов и грубых слов.
Я видела и слышала живую душу.
– Спасибо тебе… подруга.
– Валяй! Ступай!
– А как же меня выпустят?
– А ты не дрейфь. Мчись мимо вахты, будто запозднилась у родных, у койки засиделась! Скажи: дедушка у меня тут, и он обделался, и я мыла его и простынку стирала! А-ках-кха-кха… кха… Ну, молоденькая же, сообразительная же! Беги, седая девушка!
Я подошла к двери. Посмотрела на избитую в последний раз.
И вышла из приемного покоя.
И побежала что есть силы.
Мне кто-то что-то кричал вслед. Я нажала плечом на стеклянную дверь.
Ночь, а она открыта! Это охранник вышел покурить.
Чудо! Жизнь – чудо!
Я бежала через ночной город так быстро, стремительно, что забыла об аритмии.
И об операции.
Я помнила одно: я живая, живая.
Муж воззрился на меня. Пять утра!
Опять пять утра. Все смерти утром, и все жизни утром.
– Откуда ты? Из больницы сбежала?!
– Володя, я живая. Живая!
– Так, уже лучше. Ну-ка иди сюда!
Он обнял меня, уложил в постель. Лег рядом и обнял еще сильнее.
Когда взошло тусклое зимнее солнце, муж сказал мне:
– Я знаю, как тебя вылечить.
Я не поверила ему. Меня не мог вылечить никто.
– Но как, как?!
– Вода, – сказал он загадочное и простое слово.
– Что, мне пить воду?! Минералку, что ли?
– Нет. Плавать. В воде. Вода. Бассейн. Ты же так любишь, – он поправился, – любила плавать!
За окнами бесилась метель. Январь, снега, мороз.
Зима – это тоже смерть.
Полгода человек в наших широтах живет внутри смерти.
И ничего. Живет.
– Я и сейчас люблю. Летом. Когда жара. Только… мне трудно. Аритмия. Я задыхаюсь!
Муж нашел и сжал мою руку.
– Я видел во сне воду. И ты плывешь, – сказал он тихо. – И так быстро, хорошо плывешь. Ты убежала из-под ножа. Убеги, пожалуйста, от смерти. Она ведь рядом. Близко. Уплыви.
В тот же день я пошла в свой первый в жизни спортивный бассейн и купила абонемент на месяц. Попробую, говорила я себе, попытка не пытка, товарищ Сталин, а вдруг это приятно, хорошо, правильно? Все верно: это приятно, хорошо, правильно.
О спорт – ты мир, и все такое. О спорт, ты – жизнь?
Да кто же спорит!
Я еле поднялась по лестнице. Задыхаясь и отдуваясь, переоделась в раздевалке. В огромном зеркале увидела себя в купальнике и ужаснулась.
В танце можно станцевать жизнь.Особенно если танцовщица — пламенная испанка.У ног Марии Виторес весь мир. Иван Метелица, ее партнер, без ума от нее.Но у жизни, как и у славы, есть темная сторона.В блистательный танец Двоих, как вихрь, врывается Третий — наемный убийца, который покорил сердце современной Кармен.А за ними, ослепленными друг другом, стоит Тот, кто считает себя хозяином их судеб.Загадочная смерть Марии в последней в ее жизни сарабанде ярка, как брошенная на сцену ослепительно-красная роза.Кто узнает тайну красавицы испанки? О чем ее последний трагический танец сказал публике, людям — без слов? Язык танца непереводим, его магия непобедима…Слепяще-яркий, вызывающе-дерзкий текст, в котором сочетается несочетаемое — жесткий экшн и пронзительная лирика, народный испанский колорит и кадры современной, опасно-непредсказуемой Москвы, стремительная смена городов, столиц, аэропортов — и почти священный, на грани жизни и смерти, Эрос; но главное здесь — стихия народного испанского стиля фламенко, стихия страстного, как безоглядная любовь, ТАНЦА, основного символа знака книги — римейка бессмертного сюжета «Кармен».
Ультраправое движение на планете — не только русский экстрим. Но в России оно может принять непредсказуемые формы.Перед нами жесткая и ярко-жестокая фантасмагория, где бритые парни-скинхеды и богатые олигархи, новые мафиози и попы-расстриги, политические вожди и светские кокотки — персонажи огромной фрески, имя которой — ВРЕМЯ.Три брата, рожденные когда-то в советском концлагере, вырастают порознь: магнат Ефим, ультраправый Игорь (Ингвар Хайдер) и урод, «Гуинплен нашего времени» Чек.Суждена ли братьям встреча? Узнают ли они друг друга когда-нибудь?Суровый быт скинхедов в Подвале контрастирует с изысканным миром богачей, занимающихся сумасшедшим криминалом.
Название романа Елены Крюковой совпадает с названием признанного шедевра знаменитого итальянского скульптора ХХ века Джакомо Манцу (1908–1991), которому и посвящен роман, — «Вратами смерти» для собора Св. Петра в Риме (10 сцен-рельефов для одной из дверей храма, через которые обычно выходили похоронные процессии). Роман «Врата смерти» также состоит из рассказов-рельефов, объединенных одной темой — темой ухода, смерти.
Русские в Париже 1920–1930-х годов. Мачеха-чужбина. Поденные работы. Тоска по родине — может, уже никогда не придется ее увидеть. И — великая поэзия, бессмертная музыка. Истории любви, огненными печатями оттиснутые на летописном пергаменте века. Художники и политики. Генералы, ставшие таксистами. Княгини, ставшие модистками. А с востока тучей надвигается Вторая мировая война. Роман Елены Крюковой о русской эмиграции во Франции одновременно символичен и реалистичен. За вымышленными именами угадывается подлинность судеб.
Где проходит грань между сумасшествием и гениальностью? Пациенты психиатрической больницы в одном из городов Советского Союза. Они имеют право на жизнь, любовь, свободу – или навек лишены его, потому, что они не такие, как все? А на дворе 1960-е годы. Еще у власти Никита Хрущев. И советская психиатрия каждый день встает перед сложностями, которым не может дать объяснения, лечения и оправдания.Роман Елены Крюковой о советской психбольнице – это крик души и тишина сердца, невыносимая боль и неубитая вера.
В последние годы почти все публикации, посвященные Максиму Горькому, касаются политических аспектов его биографии. Некоторые решения, принятые писателем в последние годы его жизни: поддержка сталинской культурной политики или оправдание лагерей, которые он считал местом исправления для преступников, – радикальным образом повлияли на оценку его творчества. Для того чтобы понять причины неоднозначных решений, принятых писателем в конце жизни, необходимо еще раз рассмотреть его политическую биографию – от первых революционных кружков и участия в революции 1905 года до создания Каприйской школы.
Книга «Школа штурмующих небо» — это документальный очерк о пятидесятилетнем пути Ейского военного училища. Ее страницы прежде всего посвящены младшему поколению воинов-авиаторов и всем тем, кто любит небо. В ней рассказывается о том, как военные летные кадры совершенствуют свое мастерство, готовятся с достоинством и честью защищать любимую Родину, завоевания Великого Октября.
Автор книги Герой Советского Союза, заслуженный мастер спорта СССР Евгений Николаевич Андреев рассказывает о рабочих буднях испытателей парашютов. Вместе с автором читатель «совершит» немало разнообразных прыжков с парашютом, не раз окажется в сложных ситуациях.
Из этой книги вы узнаете о главных событиях из жизни К. Э. Циолковского, о его юности и начале научной работы, о его преподавании в школе.
Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.
Автору этих воспоминаний пришлось многое пережить — ее отца, заместителя наркома пищевой промышленности, расстреляли в 1938-м, мать сослали, братья погибли на фронте… В 1978 году она встретилась с писателем Анатолием Рыбаковым. В книге рассказывается о том, как они вместе работали над его романами, как в течение 21 года издательства не решались опубликовать его «Детей Арбата», как приняли потом эту книгу во всем мире.