Пляжное чтиво - [14]

Ее прикосновение пронзило его, но в этот раз он не отдернул руку.

— Я буду для вас всем, чем вы пожелаете, — сказал он, поддаваясь невероятному теплу, охватившему его тело. Сглотнув неожиданную слюну, он попытался продолжить, но во рту вдруг пересохло.

Марджори не могла поверить, что все получается так легко. Она наклонилась и притянула к себе Джефри одной рукой, а второй задрала юбку, показав, что под ней ничего нет.

Даже в буре похоти Джефри не мог поверить, что они собираются сделать то, что они собирались сделать. Но в тот день они сделали это: на полу, на диване и наконец на его большой кожаной качалке с Марджори верхом на Джефри.

— Хочешь поиграть в секс-родео? — насмешливо спросила Марджори, чмокая его в нос, подбородок, медленно покачиваясь взад и вперед.

— Все, что скажешь, — правдиво ответил Джефри, готовый на что угодно, если только это включало совокупление.

Марджори впустила его глубоко в себя, обняла руками за плечи.

— Ты и Тиффани когда-нибудь делали так? — спросила она.

Лишившись дара речи, Джефри только отрицательно замотал головой.

Марджори вцепилась в него крепче и прошептала в ухо:

— Жаль. Дуг говорит, что Тиффани так любит.

Ей удалось продержаться секунд десять, прежде чем Джефри сбросил ее и встал. Охваченный бурей разных чувств: неверия, обиды, гнева на Тиффани, на себя, на Марджори, бесстыдно свернувшуюся на его качалке, — Джефри смотрел на нее сверху вниз, широко открыв рот, со слезами на глазах.

— Это правда, Джефри. Мой муж — любовник твоей жены, — сказала Марджори, надеясь, что наслаждение его болью успокоит ее собственную.

— И как давно ты это знаешь? — спросил он.

— С вечера четверга в лифте.

— В лифте?

— Я допрашивала Дуга все выходные… он рассказал все… я велела ему уйти, — Марджори говорила очень безразлично, хотя слезы в глазах противоречили сухости ее слов.

Вспоминая полную луну над балконом, Джефри глядел на Марджори, не видя ее. Он вдруг почувствовал себя обнаженным, отвернулся и натянул джинсы, забыв о трусах. С пустым презервативом в руке он упал на диван и закрыл глаза.

— Я не могу поверить, я не знал, — простонал он.

Когда он через минуту открыл глаза, его взгляд упал на часы. Пять пятьдесят пять — целый час эрекции, автоматически подумал он, как будто происшедшее было лишь делом времени.

Джефри прожил тяжелую неделю. Гнев и угрызения совести боролись в нем, попеременно побеждая друг друга. Стараясь понять свои чувства и оценить психологическую травму, он не разговаривал с Тиффани всю неделю, включив автоответчик и не подходя к телефону. Она позвонила в среду утром. Он не перезвонил, и она больше не звонила. Его поездка на побережье в пятницу вечером была грустной и полной воображаемых разговоров с нею. Даже подъезжая к Башне, он не был уверен в своих чувствах: хочет ли он вырвать признание в ее грехах или покаяться в своих, попросит ли ее уйти или будет умолять остаться. В лифте, где-то между первым и одиннадцатым этажами, все грехи как будто сбалансировались, и Джефри подошел к своей квартире с уверенностью в походке и прощением в сердце. Мысленно аплодируя себе, Джефри вошел в удивительно темную прихожую и включил свет. На мраморном столике лежала записка: "Ты необыкновенный человек, Джефри, но мы не можем продолжать эти отношения"».

… Пока компьютер сохранял мой опус, без всяких условий принимая написанное, я размышляла над мотивами своей версии. Ведь я не так хорошо знала Джефри Кауфмана, чтобы писать о его жизни: я лишь мельком видела его. Но тем не менее он казался знакомым. Может, это несправедливо по отношению к нему, но это правда.

Единственный психиатр, которого я знала, — Филип Краузен, как и Джефри, женился поздно. У него были необычайно близкие отношения с матерью. Он навещал ее почти каждый день. Всего пять или шесть лет назад я увидела ее некролог в газете, а через несколько месяцев — объявление о свадьбе Фила.

И Фил, как Джефри, был милым, спокойным… человеком, легко сбиваемым с ног страстями.

— Алисон, я знаю, что это неправильно, но я не могу больше скрывать свои чувства! — кричал он месяца через два после смерти Карла в своем кабинете, куда пригласил меня поговорить о поведении Шела.

Фил был одним из немногих друзей Карла еще до моего замужества. Они работали в одной больнице и играли в теннис, когда партнер Карла Лу Соммерс бывал занят, как в тот вечер, когда Карл умер. Карл и я общались с Филом на вечеринках больничного персонала и иногда ходили в кино или поужинать с ним и какой-нибудь его подружкой. Он был ненавязчиво красив, очень умен, и мне льстило его внимание.

Как в тот раз с финиками. Мы смотрели фильм, в котором герой очень похотливо ел спелый финик, объясняя своим приятелям, чем этот процесс похож на секс с женщиной. Эта сцена возбудила меня. За ужином после кино Фил заказал на десерт финики — довольно невинный поступок сам по себе. Но он наколол последний финик на вилку и протянул мне.

— Нет, спасибо, я больше не могу съесть ни кусочка, — сказала я, высокомерно отклоняя его игривое предложение.

Мой отказ прозвучал грубо и глупо. Почему я всегда делаю подобные глупости, подумала я, увидев, как веселые искры покидают его красивые зеленые глаза. Может быть, я просто не умею кокетничать. Может, потому, что я поняла в какой-то момент, что мотивы Фила глубже, чем просто флирт.