Пляжная музыка - [284]

На мосту Маццини, перекинутом через Тибр, я подарил Ли цепочку с монетой, которую Шайла никогда не снимала, за исключением последнего дня своей жизни. В своем завещании Шайла особо подчеркнула, что эту реликвию следует отдать Ли, когда та станет достаточно взрослой, чтобы узнать ее историю. Шайла доверяла мне, полагая, что я сумею найти подходящий момент.

— Когда война закончилась, у Руфи остались три монеты. Она сделала три кулона из этих монет. Один она носит сама, другой — тетя Марта. А этот носила твоя мама. Это была ее самая любимая вещь. И я хочу, чтобы ты вспоминала о маме всякий раз, как будешь надевать кулон. И вспоминать историю своей бабушки.

Ли надела кулон Шайлы, и я обратил внимание на то, что ее шея и плечи так же прекрасны, как у ее матери. Я уже начал замечать робкие признаки превращения Ли в девушку, и это бесконечно трогало и одновременно пугало меня. В душе я молился, чтобы Ли повезло найти мужчину, совершенно не похожего на меня: не такого измученного, не преследуемого демонами, любящего посмеяться и поговорить, жизнерадостного и веселого.

— Я не сниму его до конца жизни, папочка, — пообещала мне Ли.

— Твоя мама была бы очень довольна, — ответил я. — А теперь нам пора возвращаться. Тебе ведь сегодня еще надо помочь мне жениться.

— Не могу больше ждать. Мне давно пора обзавестись мамой. Ты не находишь?

— Ты права, — согласился я. — Кстати, Ли. Спасибо тебе за то, что ты у меня такая хорошая девочка. Ты самый милый, самый лучший и самый любимый ребенок на свете. Ты была такой с самого первого дня, как тебя с мамой привезли из родильного отделения больницы, и ничуть не изменилась. Мне абсолютно ничего не надо было делать — только смотреть на тебя и восхищаться.

— Ты себя недооцениваешь, — ответила Ли, разглядывая золотую монету на цепочке. — Все-таки я росла не сама по себе. Это ты меня воспитывал.

— Это было таким удовольствием для меня, моя маленькая.

Вечером все гости прибыли на Капитолийский холм, на пьяццу, построенную по проекту Микеланджело. Неожиданно стали собираться грозовые облака, и легкий бриз с Апеннин сменился резкими порывами ветра, разносившими по каменной мостовой обрывки газет. Сообщения о свадьбе пятидесяти с лишком пар были расклеены на застекленных досках для объявлений у внешней стены старинного здания, служившего частично художественной галереей, а частично — часовней для проведения обряда бракосочетания. Именно сюда приходили римляне, чтобы связать себя законными узами брака в Вечном городе. Объявления были написаны от руки витиеватыми буквами, характерными для стран Старого Света. Вокруг нас отдельными группками неловко топтались брачующиеся в окружении довольных родственников: миловидные римские невесты и их нервные темноволосые женихи, стоявшие в ожидании, когда над запруженной народом площадью прозвучат их имена. Оглядываясь по сторонам, я думал, что человеческие особи находятся в великолепной форме и в мире нет ничего прекраснее женщин.

Когда наконец выкрикнули наши имена, толпа друзей и родственников, специально приехавших в Рим на церемонию, радостно загудела. За неделю до свадьбы в Рим прибыла шумная компания из Уотерфорда, и я понял, что нет более неуправляемых людей, чем путешествующие южане. С громкими воплями они гурьбой ввалились в большой зал, пахнущий кожей и старинным бархатом, но тут же притихли, подавленные величием помещения с высокими потолками, а еще торжественным видом элегантных и бесстрастных, как буддийские ламы, людей, которые должны были внести записи о нашем браке в римские анналы. Жители Южной Каролины скучковались с левой стороны от прохода, а мои римские друзья уселись справа. Среди них была и учительница Ли, сестра Розария, сидевшая рядом с Парисом и Линдой Шоу; сестра Розария послала мне воздушный поцелуй. Я поклонился братьям Раскович и помахал официанту Фредди, который в полдень покинул «Да Фортунатто», чтобы присутствовать на церемонии. Пришли и врачи, выходившие меня после ранения в аэропорту. Из Венеции приехала Марчелла Хазан[226] с мужем, а из Флоренции, оставив на неделю свой кулинарный класс, — Джулиано Бужиали. Журналисты и знаменитые повара явились, чтобы отпраздновать свадьбу своего собрата. Я быстро оглядел их и подумал, что в этой части часовни собрались авторы по меньшей мере тридцати кулинарных книг. Если бы во время церемонии в зале взорвалась бомба, кулинарные пристрастия половины мира тут же изменились бы.

Ледар посылала воздушные поцелуи нашему менее многочисленному контингенту из Южной Каролины. Мои братья вместе с семьями приехали в Рим за две недели до свадьбы, и я тут же отправил их в путешествие по Италии. Мать Ледар немало повеселила половину зала, когда помахала им пальцем и протяжно сказала: «Ciao, yʼall»[227]. Они с мужем привезли с собой детей Ледар и Кэйперса. Приехали и Великий Еврей с женой Эсфирь, и Сайлас с Джинни Пени, которая совершенно неожиданно полностью восстановилась после перелома шейки бедра. В Риме она постоянно брюзжала, поскольку ей казалось, что итальянцы говорят на чужом языке, специально чтобы ее позлить. Доктор Питтс сидел сзади вместе с Селестиной Эллиот, которая по-прежнему не разговаривала с мужем, считая его виноватым в том, что Джордана посадили в тюрьму. Три университетские подруги Ледар привезли с собой своих мужей. Майк прибыл немного позднее других, но зато в сопровождении невероятно красивой актрисы Сандры Скотт, ставшей впоследствии его пятой женой. Сестра Шайлы Марта сидела в первом ряду вместе со своим женихом из Атланты.