Пляжная музыка - [272]

— На колени, — приказал Джон Хардин, — пока я не разнес тебе башку.

— Надеюсь, что твой адвокат будет гомиком! — воскликнул Даллас, падая на колени. — Надеюсь, что твоим соседом по камере окажется огромный черный насильник, к тому же педик и капитан тюремной баскетбольной команды.

— Это уже чистый расизм, — прошептал Ти.

— Что правда, то правда, — согласился я.

— Я могу пристрелить вас, парни, прямо здесь. На колени! — заорал Джон Хардин. — Ни минуты не буду сидеть в тюрьме. Знаете почему? Потому что я сумасшедший. У меня даже справка имеется. Вы, двое, надо мной издевались, когда я был маленьким. Кто знает, может, поэтому у меня и шизофрения.

— Кто знает? — спросил Дюпри. — А может, это мамина стряпня.

— Заткнись! — завопил Джон Хардин. — Ни слова о нашей прекрасной матери! Может, она и не была идеальной. Но посмотри, за кого она вышла замуж! За нашего ужасного папашу, который не стоит и мизинца этой святой женщины, а уж тем более не имел права жениться на ней. У нее были мечты, у нашей мамы, большие мечты. Думаешь, она не была разочарована, когда родила четверых придурочных сыновей подряд? Да, согласен, я тоже разочаровал маму. Но она говорит, что я слишком чувствителен для этого мира, где человек человеку враг. Всю свою жизнь она пожертвовала отцу и вам, хреноплетам. Мама понимает меня, как никто другой.

— Зачем же тогда ты ее убиваешь, Джон Хардин? — спокойно спросил Дюпри.

— Только попробуй сказать это еще раз! Не смей, мерзкий Дюпри! Мерзкий, никчемный, ни на что не годный Дюпри!

— Он абсолютно прав, — подал голос Даллас. — Ее единственный шанс — химиотерапия.

— Как вы не видите, что она с ней делает?! — воскликнул Джон Хардин, но в голосе его был настоящий ужас. — Она не может удержать пищу. Она не может ничего есть, так как ее сразу же рвет. Выворачивает наизнанку. Ваша химия убивает ее изнутри.

И тут из кустов выскочил Ти. Он вышел прямо на середину сцены, дико крича и размахивая руками, словно моряк, машущий проходящему кораблю. Его южный акцент усилился и резал слух, а когда Джон Хардин наставил на него ружье, Ти заорал, словно погонщик мулов на базаре.

— Брат, брат, брат! — визгливо, как комнатная собачонка, начал лаять на Джона Хардина Ти. — Брат, брат, брат!

— Ти, какого черта тебе нужно? — спросил Джон Хардин, целясь прямо в сердце Ти. — Я тебя прекрасно слышу. Как думаешь, сколько раз нужно сказать слово «брат», чтобы я тебя услышал?

— Я просто нервничаю, братишка, — объяснил Ти.

— Терпеть не могу, когда ты меня называешь братишкой, — огрызнулся Джон Хардин. — Еще раз так скажешь — и я пущу тебе пулю в сердце. И с чего это ты так нервничаешь?

— Моя мама умирает. Мой брат сошел с ума. Он угрожает подстрелить мою несчастную задницу, — завыл Ти. — Это тебе не в гамаке качаться, братишка.

— Он снова сказал «братишка», — встрял в разговор Дюпри. — Пристрели его, Джон Хардин.

— А ты заткнись, Дюпри, — предупредил Джон Хардин.

— У меня назначена встреча в городе, — сказал Дюпри, посмотрев на часы. — Я потеряю работу, если опоздаю.

— Ты? Работу? — сардонически рассмеялся Джон Хардин. — Ты работаешь в психиатрической больнице, держишь под замком невинных сумасшедших людей вроде меня.

— А у меня встреча с клиентом, — заявил Даллас. — Речь идет о больших деньгах.

— Да кто ты такой? Паршивый адвокатишка, который носит дешевые галстуки и у которого даже факса нет, — ухмыльнулся Джон Хардин. — Наш папаша, может, и пьяница, зато это великий юридический ум. Своими судебными решениями он изменил мир, а ты занимаешься дорожными нарушениями пуэрториканцев, заблудившихся на шоссе Ай-девяносто пять.

— Весьма точное подведение итогов моей карьеры, — согласился Даллас, а Дюпри рассмеялся.

— Что, все шутите? — обиделся Джон Хардин. — Вам бы все шутки шутить! Но настоящий юмор вам не понять. Вам лишь бы унизить человека, высмеять его.

— Это только Дюпри и Даллас, братишка, — вмешался Ти. — Мой юмор такой же, как у тебя.

— Спасибо, Ти, — сказал Даллас. — Нет ничего лучше, как решать проблему общими усилиями.

— Нам нужно отвезти маму назад в больницу, — произнес Дюпри, поднимаясь на ноги.

— Не двигаться! — рявкнул Джон Хардин, ударив прикладом ружья брату прямо под коленки.

Я решил, что видел и слышал достаточно, и скорее от разочарования, чем от приступа смелости, выскочил из кустов, создав как можно больше шума. Не удостоив взглядом Джона Хардина и братьев, я взбежал по некрашеным ступеням крыльца, Джон Хардин при этом орал за моей спиной как оглашенный. Я слышал его требование остановиться, но я, наплевав на все, вошел в дом и увидел очень слабую, еле дышащую маму, которая лежала возле топившейся печки в промокшем от пота спальном мешке. Я потрогал ее лоб: у нее была такая высокая температура, что выше, казалось, не бывает. Люси открыла глаза и попыталась что-то сказать, но она бредила, пожираемая лихорадкой. Я поднял ее на руки. Я был в таком бешенстве, что остановить меня было невозможно.

Я вышел на солнце, аккуратно спустился по расшатанным ступенькам и пошел прямо на Джона Хардина, наставившего на меня свое ружье. Я молился про себя, чтобы природная доброта Джона Хардина прорвалась сквозь искаженные границы его болезни. «Близкая смерть матери и меня сделала сумасшедшим, — подумал я. — Так что ничего удивительного в том, что Джон Хардин слетел с катушек».