Пляска смерти - [29]

— Что сейчас они могут делать? Наверное, еще не покончили с закуской. Ну, пожалуйста, я пожертвую этим блюдом и приду прямо к мясному, этого мне вполне будет достаточно, и меня это нисколько не смутит. Ведь из моего опоздания тоже можно извлечь урок, и когда я появлюсь, то в назидание могу продекламировать стих из Корана: «И все, кто есть последние…» Таким способом тоже можно кое-чему научить людей! А уж чем-чем, но священным-то писанием я полон по уши! Ах, скажут мне, какую замечательную услугу вы нам оказываете!.. А в меню я абсолютно уверен, просто вижу все блюда перед глазами. Вначале подадут жаркое — уже недолго ждать осталось, — потом фрикасе из голубей, потом утку с маслинами… Скрытые деревьями музыканты все это время будут ласкать наш слух прекрасными мелодиями. Стоит божественная ночь, и господин Шадли принимает своих гостей в садах. Столы расставлены на ковре из живых цветов, звездное небо служит нам балдахином… — И вдруг он закричал что было мочи: — Эй вы там, слуги, вы что, совсем оглохли?! Уасем ждет! Я буду жаловаться вашему хозяину! Скажу ему, что вы меня заставили ждать под дверью!

Задрав голову, он снова прислушался.

— Ну и грубияны! Даже не отвечают!

Но вот его осенила новая идея. Он вытянул шею поближе к порталу и сказал, не повышая тона:

— Эй вы там, в доме, дайте мне по крайней мере стакан воды. Я ведь так долго был в пути. Я хочу пить.

— Сходи напиться к источнику, он неподалеку, в ложбине, — ответили ему тем же мяукающим, как у кастрата, голосом.

— Я не хочу быть растерзанным на куски бродячими собаками или пристукнутым ворами. Неужели вы мне откажете в воде? Я умираю от жажды.

— Источник недалеко отсюда, в ложбине.

— Ну а остатки пищи? — возразил Уасем, — Наверное, немало пищи осталось на столах после такого пира! Принесите же мне чего-нибудь, прошу вас. У меня кишки сводит от голода, ох как сводит!

Голос изменился. Теперь Уасему отвечал другой:

— А объедки мы отдали собакам!

Уасем откинул голову и погрозил неумолимо закрытому порталу пальцем:

— Я вам сказал, что проделал сюда длинный путь! Господин Шадли меня пригласил, и я вас прошу… Слышите меня? — Палец его был все еще нацелен в сторону портала, но во взгляде уже появилась нерешительность, и он прервал свою гневную речь. — Они мне не отвечают! Наверное, пошли спать, эти хамы, но я уже ничему не удивляюсь. О! Я больше не могу. Просто умираю от усталости.

Он сел на землю, подпер кулаком подбородок, задумался. Спустя минуту он, казалось, принял какое-то решение и начал снимать с себя ботинки.

— Ты проведешь ночь здесь, Уасем. Ибо возвращаться в такой час в город… об этом не может быть и речи. Еще по дороге нарвешься на кого-нибудь! Ну и слуги!.. Ничего, они еще получат по заслугам завтра утром! — Он посмотрел на портал и произнес: — Не соблаговолит ли дом досточтимого господина Шадли простереть над гостем свое покровительство в ночи? — Потом потрогал вокруг себя землю. — Не мягко, что и говорить… — Тем не менее растянулся, положив под голову ботинки. — Как говорит мудрец: «Ловкий увальня одолеет, слабый…» — Зевнул: — Ох-ох-о!.. Хотелось бы хоть во сне жратву увидеть… супчик из шампиньонов… суфле… индюшатинки… питья разного… фруктов…

Пробормотал что-то нечленораздельное, зевнул еще разок и заснул как убитый.

Из темноты справа и слева показались чьи-то две головы и склонились над спящим Уасемом. В это мгновение ночную тишину нарушило кудахтанье Бабанага:

— Арфия, ну давай же, твой выход теперь! Твоя очередь! Где ты запропастилась? Арфия! Арфия!

Сидевшая рядом с Родваном, та, которую вызывали, молча поднялась и направилась к порталу. Черный силуэт среди таких же черных силуэтов, она вдруг в свете фонаря преобразилась, стала старухой с клюкой, которую горбун успел ей подсунуть, когда она пробиралась к порталу. Арфия, правда, не столько опиралась теперь на эту дубину, сколько, казалось, прощупывала, прослушивала ею землю, спрашивала ее на каждом своем шагу, как будто земля должна была отвечать ей после каждого сделанного шага. И как только она приблизилась к ним, две головы, вынырнувшие из тьмы, быстро повернулись в ее сторону. Она их не замечала. Подошла, окруженная светлым кольцом, остановилась, оглянулась и как бы всмотрелась в ночь — прежде чем уйти в нее насовсем.

Подняв голову к небу, она стала размышлять вслух, и в голосе ее, ни молодом, ни старом, который, казалось, был вовсе без возраста, звучало само время, воплощенное сейчас в этой женской фигуре:

— Какой долгой может быть дорога! А сегодня вечером — особенно: чем больше я иду, тем длиннее становится мой путь! Наверное, никогда не дойду до конца!.. — Она сделала паузу. — Я выжившая из ума старуха, заговариваюсь уже… Разве дорога казалась бы мне длиннее, когда б я была моложе лет на тридцать? Смотри-ка! Кто-то лежит там, у обочины! Видно, нечего уж ему терять…

Она подходит к Уасему. Опираясь на палку, наклоняется и рассматривает спящего.

— Не такой уж он голодранец. У него красивый фрак. Да кто же этот дурак, что вот так полагается на судьбу? Или он слишком доверяет людям, или слишком рассчитывает на свои силы.