Пляска Чингиз-Хаима - [61]

— Не слушай его, дорогая. Он просто хвастается.

— Люблю я гулкий рог во мгле густых лесов[35], — вполголоса произнесла Лили.

— Единственное, о чем он оповещает, так это о том, что сезон охоты открылся… Вот только не знаю, на кого они могут охотиться.

А рог звучал все настойчивей. На мой слух, немножко грубовато. И поскольку был он совсем близко, это стало очевидно. Да, мы этого не можем не почувствовать. Я поморщился. Но Шатц заинтересовался: возможно, это еще и не идеал, но дает надежду. Как заметил г-н Галински, глава еврейской общины Берлина, среди многообещающих заглавий статей появилось и такое: «Еврейская пресса растлевает Германию».

Рог был уже так близко, что это стало даже неприятно.

— Как он чудесно звучит, — промолвила Лили. — Я люблю рог, Флориан. В нем обещание чего-то…

— Дорогая, мы уже пробовали музыку. Ничего это не дало. И наших проблем не решило. Она только обманывает ожидания. Подлинного, великого инструмента не существует. Впрочем, люди над этим работают. Никто не запрещает надеяться. Кстати, вскоре они получат искусственное сердце.

— Он уже рядом, — прошептала Лили.

Я просто ощущал, как она изнемогает. Прямо-таки незабываемая картина: подлесок, цветочки, звук рога, все на месте. Вот так и изображают ее, нашу принцессу из легенды, на всех гобеленах.

— Осторожней, — бросил Флориан. — Когда слышится рог во мгле лесов, это всегда звучит прекрасно, многообещающе, но, по сути, он сообщает единственное: вот-вот появятся злющие псы.

Из леса вышел охотник. Он еще не оторвал рог от губ. Заметив Лили, он тут же принял выигрышную позу. Lederhosen[36], тирольская шляпа. Красавчик мужчина, пропорционально сложен, много мяса там, где надо. Бархатные, на редкость глупые глаза. То, что на идише называется «дурацкая рожа». Красивые усики. На немца не похож. Если судить по его стандартному виду, он скорей смахивает на персонажа из какого-нибудь рассказа Мопассана или с импрессионистской картины, помните, красивые усатые самцы в старомодных купальных костюмах и с веслами. Лили улыбнулась ему, и охотник принял еще более выигрышную позу. Выставил ногу, надул щеки, поднял рог к небу и готов уже был затрубить.

— Свинья, — с нескрываемым раздражением буркнул Флориан.

— Какой чудный инструмент, — восторженно выдохнула Лили.

Охотник был польщен:

— О, спасибо, мадам.

Глубокий низкий голос. Исходит прямо-таки из самых глубин его существа.

— За что спасибо? — пробурчал Флориан. — Погодите пока благодарить.

Он и не думал сдерживать себя. Охотник, так эффектно появившийся, был ему крайне несимпатичен. Это чувствуется на расстоянии. Я было даже подумал, уж не ревнует ли Флориан.

— Экая дурацкая харя, — бросил Флориан, даже не подумав понизить голос.

Но суперсамец не слышал его. Все его внимание приковано к Лили. У меня даже возникло ощущение, что рог в его руке вдруг побелел. Раскалился добела. Ах, вечно одно и то же. Стоит ей взглянуть на них, и каждый начинает чувствовать себя сверхчеловеком. Так что, похоже, сверхчеловеки существуют, они отнюдь не праздная мечта Ницше. Во всяком случае, был один, который не обманул ожиданий Ницше. Вы могли читать о нем в репортажах с Кубы времен диктатора Батисты. Нет, то был не диктатор, совсем даже напротив, самый настоящий сверхчеловек без всякой липы. Звали его Хулио-супермен, а видеть его можно было в некоторых кабаре, куда в те времена ходили как в кино, чтобы созерцать сверхчеловеческие возможности. То был поистине потрясающий феномен. Ему приводили семнадцать женщин, и с каждой он доходил до абсолюта. А для доказательства публике, что он подлинный сверхчеловек и не мошенничает, он в решающий момент вынимал, чтобы все скептики и циники, по природе своей склонные к недоверию, все прирожденные ниспровергатели, не верящие в могущество человека, могли убедиться: тут нет обмана, и он действительно семнадцать раз по-настоящему кончает. Если бы такое увидели Наполеон или Микеланджело, они впали бы в тяжелую нервную депрессию, заполучили бы устойчивый комплекс неполноценности.

Вот это, что бы там ни говорили, и есть истинное величие.

Лили любовалась великолепным и благородным музыкальным инструментом охотника, и ее лицо, ее глаза, этот свет, это неожиданное освещение, что сделало ее еще прекрасней, я не забуду до тех пор, пока останусь мертвым. Я воистину узрел нашу всеобщую королеву в апофеозе страстного пыла и ласкового томления в тот миг, когда она собиралась даровать земное человеческое счастье. Она чуть приподняла свое шедевральное тяжелое платье — сколько горести, грез, любви, кропотливого труда и веры! — сделала шаг, ступая по маргариткам, и тотчас же, словно то был знак небесного благоволения, в лесу Гайст, в котором давно уже не осталось никакой положенной ему от природы дичи, который весь зарос травой, возникли двадцать семь Сократов, семь Гомеров, четырнадцать Платонов, двадцать семь Лейбницев, семьдесят два Иоганна Себастьяна Баха, два махоньких Генделя и три тысячи четыреста греческих и индийских богов и божеств среди единорогов, святилищ и ста сорока четырех мифологических зверей, пребывающих под присмотром их естественных пастухов, философов, хранителей музеев и поэтов, меж тем как тысяча коршунов взмыли в воздух и каждый нес в клюве послание надежды и любви. Какой гобелен, какой шедевр, какое искусство, какая магия! Ощущение, будто каждая травинка вновь преисполнилась надежд.