Плутовской роман в России - [124]
Будучи в соответствии со своей общей концепцией определённого рода сочетанием «романа нравов» Измайлова с «плутовским романом» Нарежного, роман Симоновского вписывается в традицию, предшествующую «Выжигину». Но если он и был обязан своим возникновением не роману Булгарина, то ему, вероятно, был обязан своим напечатанием. Ведь посмертное опубликование столь слабого и устаревшего «романа нравов» с практически неизвестным автором было бы едва возможно в 1832 г., т. е. в пору расцвета русского «исторического» романа, если бы предшествующий сенсационный успех «Выжигина» не пробудил всеобщего интереса к «русскому описанию нравов». Поэтому в 1830 или 1831 годах издатель мог надеяться, что русский читатель с интересом воспримет и это описание русских нравов[983].
Если тогда ещё ожидался интерес более взыскательных читателей, то можно было предвидеть, что литературная критика едва ли одобрит такой роман, даже если Симоновский и предложил результат, более удовлетворительный в эстетическом отношении. Ведь в данной связи ориентация на «исторический роман» была в эти годы слишком выраженной и всеохватывающей. Характерно, например, что рецензия в «Телескопе» не только критикует роман Симоновского, но и отвергает романы такого характера в самом общем виде как не являющиеся более современными[984].
Кроме романа Симоновского, эта рецензия рассматривает и вышедший в том же году роман Д. Н. Бегичева «Семейство Холмских», равным образом описывающий «нравы» современного русского общества. В данном случае речь идёт особенно о провинциальном дворянстве, которое постигается с точки зрения своего рода. «Семейной хроники». Рецензент использует оба романа как повод, чтобы в самом общем виде обсудить историю и возможности так называемого «романа нравов». Так как оба процитированных сочинения относились к современности, то они в принципе вовсе не романы (ведь настоящий роман – всегда изображение прошлого). Прошедшее столетие даровало литературе два вида таких литературных изображений современности, выглядящих подобно роману и поэтому давно считающихся романами. Речь идёт об «испанском» и «английском» типах. Главный представитель первого – Лесаж, но этот тип он позаимствовал из Испании, где со времён «Ласарильо» этот характер «del gusto picaresco» (плутовского вкуса. – Исп., прим. пер.) был очень популярен. «Художественная ткань» такого рода сочинений проста и непритязательна: придумывают «плута», посылают его в мир и проводят по самым различным слоям общества, от деревни до дворца, от трактира, облюбованного мошенниками, до кельи отшельника. При этом главный герой остаётся «произвольной осью», вокруг которой вращается множество «китайских картин». Пестрота картин обеспечивает занимательность, правда, без возможности достичь «драматическое» единство, необходимое для настоящего романа. Всё-таки в Испании плут типа Жиля Бласа – «действительная» фигура, чего нет в других, более высокоразвитых странах. Поэтому вышедшие там многочисленные «Новые Жиль Бласы» производили также столь неестественное впечатление и вскоре исчезли. Правда, во Франции пытались, заменить плута «отшельником», и пример Жуи повсюду находил подражателей, но наблюдения хладнокровного «отшельника» ещё поверхностнее, чем совершённые хитрым и пронырливым плутом, которые были по меньшей мере занимательными.
Первая попытка создания «Русского Жилблаза» принадлежала Нарежному, но, как и во всех сочинениях этого автора, истинность изображения страдает от грубости и резких красок. Также и «умерший Выжигин», по сути дела, был никем иным, как своего рода Жиль Бласом, но не стоит снова ворошить его прах. Новый «Жиль Блас» Симоновского, к сожалению, не лучше своих предшественников. Издатель извиняет это ранней смертью автора, но в действительности неудовлетворительность обоснована уже ограниченностью такого рода описаний нравов.
Второй вид романа, в честь Ричардсона и Филдинга названный «английским», гораздо менее связан с национальной средой и имел ещё больше подражателей. В нём человеческая природа предстаёт облачённой в костюм соответствующих нации и времени в форме «биографии сердца». Но и она показывает только отдельные ситуации и сцены, не достигает «органического» единства и остаётся без «электрического» движения, которое и составляют содержание настоящего романа, как и настоящую жизнь. Поэтому она, несмотря на свою «чувствительность», производила впечатление такой сухости, была, несмотря на тепло семейных отношений, столь холодна, особенно у моралиста Ричардсона, но и у остроумного Филдинга и подражателей, комбинировавших оба начала. К этой «уже израсходованной и устаревшей форме» описания нравов относится также «семейство Холмских». Как и «Русский Жиль Блас» Симоновского, книга ни в коей мере не отвечает «современным требованиям», и можно только надеяться, что такого рода литература вскоре вообще прекратит появляться.
