Плутониевая зона - [32]

Эта задача была отражена в одной-единственной цифре Государственного плана, определяющей среднемесячный уровень мощности и, следовательно, среднемесячное накопление плутония.

Эта цифра — 2,5 килограмма плутония — была сверхсекретной. О ней знали на комбинате всего несколько человек. Но эта цифра определяла весь ритм работы на объекте «А» в следующие месяцы. Она диктовала жесткие условия всему эксплуатационному персоналу: минимум остановок! Минимум незапланированных простоев!

Между тем, Славский и Курчатов прекрасно понимали непредсказуемость поведения реактора на высоких уровнях мощности. Никто не мог гарантировать безаварийность работы. Выдержит ли высокую температуру в агрессивной атмосфере мощного нейтронного потока страховочная оболочка урановых блочков? Выдержат ли сами алюминиевые трубы технологических каналов? А если начнут корродировать и трескаться, к чему это приведет?

Учитывая, что любые аварии придется устранять в условиях повышенного радиационного фона, и Славский, и Курчатов молчаливо примирились с мыслями о возможных будущих жертвах. Наивно было бы рассчитывать, что все обойдется без сильного облучения персонала, без лучевой болезни и смертей. Жертвы планировались, хотя эти цифры и не фигурировали в плановых показателях. Жертвы обязаны были быть случайными, непредсказуемыми, происходящими по вине самого эксплуатационного персонала.

Личную ответственность за соблюдение технологического регламента, за быстрейшее устранение последствий возможных и вполне вероятных аварий, за соблюдение эксплуатационным персоналом техники безопасности и осуществление радиационного контроля нес на своих могучих плечах Ефим Павлович Славский. Работая до революции котельщиком на угольной шахте и обрубщиком на труболитейном заводе, он прошел тяжкий путь «наверх». В его биографию вошли: кавалерийские рейды вместе с Буденным, учеба в Московском институте цветных металлов, инженерная работа на электроцинковом заводе в городе Орджоникидзе, директорский пост на алюминиевом заводе и наконец, почетное место заместителя наркома цветной металлургии СССР. В 1946 году Славский был переведен в ПГУ одним из заместителей Ванникова. В 1947 году по желанию Берия оказался в плутониевой зоне на едва ли не самом ответственном служебном месте.

После пуска реактора Славский был готов к любым, самым жестоким случайностям. Но и он не ожидал, что первая тяжелейшая авария случится на следующий же день после выхода на проектную мощность.

Эта специфическая авария потом повторялась много раз, превратившись постепенно в памятный знак первого оружейного реактора…

В канале № 17–20 из-за недостаточного охлаждения разогревающихся урановых блочков произошло локальное оплавление урана и сваривание его с направляющей технологической трубой и окружающим графитом. Из-за выхода газообразных осколков деления наружу из-под защитного экрана блочков радиоактивный фон в реакторном зале повысился в десятки раз. Содержимое канала невозможно было пробить вниз в разгрузочный бункер и извлечь наверх вместе с трубой. Ни вниз, ни вверх! «Козел»!

Продолжать работу реактора с «закозлившимся» каналом опасно: можно поджечь соседний графит. Авария требовала остановки котла и расчистки канала путем ручной рассверловки его сверху донизу на высоту около десяти метров. Ликвидацией аварии руководил Славский. Рассверловка протекала девять суток, без перерыва. Облучились и весь мужской персонал реактора, и привлеченные на помощь солдаты. Допустимая доза облучения для ликвидаторов аварии была установлена специальным приказом Музрукова в 25 рентген (почти половина годовой нормы при обычной работе).

Но так как людей все равно, даже при такой норме, не хватало, некоторых наиболее сознательных рабочих привлекали для работ в реакторном зале дважды и трижды. В этом случае сменный руководитель работ обычно «по-дружески» просил рабочего не брать с собой в машзал свой личный дозиметр, а оставить его на эти минуты где-нибудь в чистом месте. По-человечески руководителей можно было понять. За переоблучение подчиненного персонала несли ответственность в первую очередь начальники смен. За нарушение техники безопасности могли объявить выговор. А могли понизить в должности или даже уволить. С солдатами было проще, их не пугали никакими дозиметрами. Они работали без «карандашей».

Кузнецов привлекался для работ в зале дважды. Оба раза с дозиметрической кассетой. Николай Михайлович принципиально отказался от ее снятия: «Я хочу знать, что мне "отвалилось"». Он так никогда и не узнал этого. Данные по каждому работнику, официально зарегистрированные дозиметрической службой, являлись совершенно секретной информацией. Они были недоступны не только самим работникам, но даже и медперсоналу. Только для самого высшего руководства!

Андрей появлялся в машзале три раза за эти дни, последние два раза — без кассеты.

25 июля 1948 года был зарегистрирован аналогичный «козел» в канале № 28–18.

В этот раз аварийные работы протекали в более тяжелых условиях с точки зрения радиации. На доклад Музрукова в Москву об очередной остановке реактора последовал жесткий приказ Спецкомитета: «Осуществить подъем мощности. Ликвидацию аварии произвести на действующем оборудовании». Такое решение можно было с полным правом назвать варварским. Атомный аврал требовал выполнения государственного плана по накоплению «аметила» (условное наименование плутония) любой ценой.