Плутарх - [53]

Главную же ошибку Тезея, равно как и Ромула (жизнеописания которых он объединил в одну диаду-пару) Плутарх видит в том, что «хотя они оба владели природным даром управлять государством, ни тот, ни другой не уберегли истинно царской власти: оба ей изменили, и один превратил ее в демократию, другой в тиранию». Что касается основателя Рима, то он действительно, упорядочив отношения между различными слоями населения, не избежал «участи многих, вернее — за малыми исключениями — всех, кого большие и неожиданные удачи вознесли к могуществу и величию: всецело полагаясь на славу своих подвигов, исполнившись непереносимой гордыни, он отказался от какой бы то было близости к народу и сменил ее на единовластие, ненавистное и тягостное уже одним своим внешним видом».

С особым чувством Плутарх воссоздавал в своих произведениях жизни великих законодателей, какими для него были Ликург, которого он считает подлинным основателем Спарты, а также афинянин Солон и римлянин Пума Помпилий. Их главную заслугу он видит в том, что, обратившись к государственным делам, когда «в народе бушевали распри», они, как считает Плутарх, мудрыми законами и установлениями надолго прекратили междоусобицы. При этом он считает решающими личные качества государственного деятеля и придает меньше значения эпохе, как в данном случае, когда единовластие и строгие законы явились спасением для людей после разбойного права темных веков и были ими приняты с облегчением.

Для писателя, в какое бы время он ни жил, свойственно вкладывать в уста своих героев собственные мысли и надежды, наделять их чертами, присущими ему самому, а чаще теми, которые ему хотелось бы иметь. И если Ипполит или Пенфей Еврипида — это он сам, в различных ипостасях его трагически противоречивой личности, то многие герои Плутарха несут на себе отпечаток его собственной сущности, не говоря уже о том, что призваны служить подтверждением его философско-этических принципов. Так, жизнь Нумы, мудрого сабинянина из города Куры, после которого якобы осталось двенадцать философских книг на греческом языке, — это та жизнь, которой, по мнению Плутарха, надлежит жить всем тем, кто посвятил себя служению обществу.

Он с удовольствием живописует образ совершенного правителя, последователя Пифагора, который совершенно «отрешился от насилия и корыстолюбия, истинное мужество видя в том, чтобы смирять в себе желания уздою разума… Он изгнал из своего дома роскошь и расточительность, был для каждого согражданина, для каждого чужестранца безукоризненным судьей и советчиком, свой досуг посвящал не удовольствиям и не стяжанию, а служению богам». Рисуя этот идеальный образ, Плутарх, как и в других подобных случаях, предпочитает как бы не замечать того, что старания Нумы привить римлянам мирные нравы и занятия дали не слишком долговечные плоды и вся дальнейшая история Вечного города представляла собой бесконечные войны, завоевания и грабежи.

Не суждено было испытать полного удовлетворения от своей политической деятельности и Солону, законы которого, в отличие от суровых установлений Ликурга, так и не смогли надолго закрепить, справедливое, как ему представлялось, устройство афинского общества. Купец по роду занятий, любитель наук и поэзии, Солон жил еще и те времена, когда, по словам Гесиода, «никакая работа не была позором, ремесло не вносило различия между людьми, а торговля была даже в почете, потому что она знакомила эллинов с миром варваров, доставляла дружбу с царями и давала разнообразный опыт». Солон побывал во многих странах, беседовал в Милете с натурфилософом Фалесом, сам писал стихи, со временем даже стал облекать «в стихотворную форму философские мысли и часто излагал в стихах государственные дела».

Афинский народ, почти весь задолжавший богатым, сам просил Солона «взять в свои руки государственные дела и положить конец раздорам». Отменив законы Драконта, написанные, как говорили, не черной краской, а кровью, Солон дал согражданам более человечные законы, но, как показало время, они также не смогли удовлетворить всех. Стряхнув с земельных участков бремя долговых камней и запретив давать деньги в рост «под залог тела», он все равно не смог угодить всем: богатые выражали недовольство уничтожением долговых обязательств, а бедные — тем, что так и не произошло передела земли, на который они надеялись. Тогда Солон решил на время покинуть Аттику, поставив условием, что его законы останутся в силе сто лет. Он побывал в Египте, где от жрецов Салесского храма узнал предание об Атлантиде, был гостем богатейшего из смертных Креза, а когда, наконец, возвратился в Афины, там уже царил тиран Писистрат. Довольный уже тем, что тиран, с которым он был дружен в молодости, сохранил хотя бы часть его законов, Солон окончил свои дни, как подобает истинному эллину, в занятиях поэзией и философией.

Скифу Анахарсису, побывавшему в эти годы в Афинах, законотворческие усилия Солона казались изначально напрасными. «Он мечтает, — приводит его слова Плутарх, — удержать граждан от преступлений и корыстолюбия писаными законами, которые ничем не отличаются от паутины: как паутина, так и законы — когда попадаются слабые и бедные, их удержат, а сильные и богатые вырвутся».