Плутарх - [50]

В свое время Платон внушал ученикам, что каждому из смертных следует как можно дольше и лучше играть предназначенную ему на этой земле роль. Об этом же напоминает и Плутарх стремящимся к общественной деятельности — о том, что им «предстоит жить, словно в театре, на глазах у зрителей». Пора больших государственных Дел для греков навсегда миновала, о чем также напоминает Плутарх, и чем бы ты ни занимался, ни на минуту не забывай о нависшем над твоей шеей римском сапоге. Ушло то время, когда демагоги призывали друг друга к ораторской трибуне словно на «золотую жатву» — теперь было нечем поживиться в обезлюдевших городах, уменьшившихся до размеров акрополей. И напротив, тем, кто хотел что-то значить в этих городишках, самим приходилось раскошеливаться. Но еще оставались всякого рода звания, упоминания в почетных декретах, статуи из мрамора и бронзы, которые теперь ставили уже при жизни, — и за все это среди честолюбивых провинциалов разворачивалась такая борьба, как будто речь шла по крайней мере о консульстве. «Подобные почести, — пишет в связи с этим Плутарх, — накликают зависть, и притом в отношении тех, кто еще не получил их, толпа испытывает благодарное чувство, но теми, кто получил, тяготится, словно ожидая от них плату за услугу». Только действительно пекущийся об общем благе человек удостаивается искренней благодарности народа, который и на самом дне своего поражения продолжает чутко улавливать фальшь и смеется над недостойными, даже если вынужден терпеть их над собой.

Как и во многом другом, Плутарх словно бы не видит того, что творится вокруг, и продолжает наставлять своих молодых друзей, подумывающих об общественной деятельности, так, словно их запустевшую Ахайю ожидает вот-вот чудесное возрождение: «Надо помнить, что состязание государственной жизни — не такое, какое ведется из-за денег или даров, но это воистину священные игры, где наградой бывает простой венок, где победителю достаточно какой-нибудь надписи или таблички, почетного постановления или той масличной ветки с акрополя, которую получил Эпименид в награду за очищение Акрополя». Действительность то и дело вторгалась в его во многом умозрительный мир, пространные рассуждения повисали в воздухе, но Плутарх старался не принимать этого всерьез и продолжал идти своим путем.

Спустя два года после его возвращения из Рима пришло известие о том, что по указу императора казнен Рустик, один из римских слушателей Плутарха, издавший похвальное слово опальным стоикам Фрасее Пету и Гельвидию Приску, где назвал их мужами непорочной честности. Одновременно из Рима были изгнаны все философы, в том числе Христостом и Эпиктет, а также несколько сенаторов, осмелившихся напомнить об ответственности правителя перед Мировым нравственным законом. Было казнено также несколько человек, подозреваемых в приверженности к восточным религиям, а затем Домициан, не считая нужным больше сдерживаться, начал изгонять и обрекать на смерть по любому поводу. Как писал об это впоследствии Светоний, «Гермогена Тарсийского за некоторые намеки в его „Истории“ он тоже убил, а писцов, которые ее переписывали, велел распять». Несколько сенаторов были казнены по обвинению в подготовке мятежа, другие были убиты под самыми пустяковыми предлогами. Так, один из этих несчастных был умерщвлен за то, что назвал своего раба Ганнибалом. Императорский гнев докатился и до провинции: жестоко было подавлено возмущение родоссцев, недовольных произволом римской администрации, к тому же известных своей приверженностью к философии.

Для Плутарха все это служило еще одним подтверждением обреченности любого неповиновения властям и иллюзорности восстановления хотя бы части гражданских свобод. Это только подтверждало правильность его собственной позиции: делать то, что в его силах, способствуя улучшению того мира, в котором им выпало жить, потому что другого не было. К этому времени у него была своя философская школа в Херонее, его «маленькая Академия», и он надеялся, что воспитанные им ученики продолжат его дело — сохранять и поддерживать то, что еще оставалось от Эллады.

Стремясь открыть ученикам мир невидимого и постижимого лишь разумом, научить их не только понимать заветы великих философов прошлого, но главное — жить согласно эти заветам, Плутарх пишет несколько специальных сочинений, своего рода указаний к чтению и изучению. Так, в указании «О том, как следует слушать лекции», посвященном некому Никандру, он дает пространные советы относительно того, как приступать к серьезным занятиям философией, как следует изучать этот предмет. Характерные образы схолиархов и учеников из этого сочинения как бы продолжают психологические портреты Феофраста.

Прежде всего Плутарх проводит принципиальное различие между настоящими учителями философии и софистами. Это различие давно уже стерлось для его современников, привыкших приобщаться к расхожей, поверхностной мудрости не в философских школах, а на площадях, где заезжие краснобаи развлекали провинциалов радужным пустоцветьем искусственных словосплетений. Философ обращается к душе человека, объяснял своим слушателям Плутарх, стремясь подвигнуть его к добродетели и тем самым помочь выжить, а софист, сам ничего не имея за душой, лишь вносит сумятицу в умы своих слушателей. Он советует Никандру (один из его учеников, а может быть, всего лишь обобщенный образ его слушателей и последователей) прежде всего сохранять чистоту помыслов, помня о том, что «следовать велениям божества и подчиняться голосу рассудка — это одно и то же». Философия у Плутарха — это прежде всего этика, и он учит молодых людей, как им следует поступать при тех или иных обстоятельствах. И прежде всего он советует им быть внимательными, скромными и терпеливыми, поскольку «молчание во всех случаях является надежным украшением молодого человека, но особенно, когда он слушает другого». «Как пришедший на званый обед, — прибегает Плутарх, как обычно, к простому житейскому сравнению, — должен есть, что ему подают, не разбирая придирчиво вслух каждое блюдо, так и допущенный к пиршеству мысли должен в молчании внимать говорящему, как бы это ни казалось ему новым и странным». Плутарх учит, как задавать вопросы и сносить без обид замечания схолиарха, как посредством упорного труда достигнуть, наконец, такого состояния, когда знание философии начинает приносить ни с чем не сравнимые по полезности плоды.