Плотогоны - [30]

— Он же у тебя имеет способности к рисованию, потому, наверно, и не интересуется алгеброй.

— Где там! Уже и рисовать бросил. Говорю же: целыми днями просиживает со своим магнитофоном…

— Я тоже боюсь за Владика, — пожаловалась Антонина, — слишком уж не любит серьезного дела. Тут есть своя причина: или же их тянет к тому, что мы с тобой не можем понять, или сами виноваты — не смогли пробудить интерес к чему-то серьезному, настоящему.

— Кто его знает… Но разве только мы с тобой? Возьми этого самого Тимченко. Тоже вот вырос, в лес глядя…

— Да, да, не очень-то мы сегодня с ним строго…

— Откуда тут строгость, если каждый из нас сам бы с превеликим удовольствием поднес кукиш этому Куцу?

— А ты видела, какие программы он пишет? Действительно, делает один примерно столько же, сколько и вся группа…

— А ты не спеши повторять его слова. Вся группа! — передразнила не то Куца, не то Антонину Курдымова. — И мы поработаем с его, тоже не хуже будем… — Как видно, она и сама поняла, что слова эти прозвучали излишне самоуверенно, ведь программы и сейчас давались ей тяжелее, чем кому-либо другому, и она часто досаждала Антонине, спрашивая об одном и том же по нескольку раз и не всегда до конца понимая или запоминая ответ, поэтому поправилась: — Я не о себе говорю, а о тебе, о других наших людях. И вот что он тогда станет делать, когда тот же Тимченко будет писать программы и быстрее и лучше его?

— Ну, это будет еще не скоро, хотя, знаешь, Тимченко схватывает довольно быстро. Правда, подучиться ему не мешало бы.

— Что тогда, говорить обо мне? — слегка обиженно буркнула Курдымова.

— Перестань, — рассмеялась Антонина. — Ты у меня как бетонная опора у телеграфного столба. Профорг!

Курдымовой это понравилось. Голос ее сразу стал мягче, ласковее:

— Вот это по мне — быть опорой. Притом железобетонной. Держать я умею крепко. Так что смело можешь опираться… — Она снова заговорила серьезным тоном: — Конечно, я всегда тебя поддержу, но ты и сама должна больше тянуться к людям. Сейчас, конечно, много хлопот, с этой задачей, но все равно — ты руководитель, начальство…

— Тяжело быть начальством там, где тебя знали как рядового работника.

— Тяжело, — согласилась Курдымова, — но тебе под силу. Ты сама не замечаешь, и все же даже те, кто не очень ласково смотрел на тебя вначале, сейчас изменили отношение. Думаешь, Шлык спустил бы хоть какую оплошку, если б не ощущал, какой авторитет у тебя в коллективе? А он, по-моему, один только и не признал тебя… И еще: не держись ты так официально-сухо. Раньше ведь могла порой и пошутить…

— Да я и теперь не разучилась, только что-то не до шуток…

Говоря это, Антонина думала о запутанных отношениях с руководством комбината «Строймонтажиндустрия», которое не хотело принимать никаких претензий, угрожало арбитражным судом; подумала она и о настойчивых напоминаниях Кунько о том, что нужно внести ясность в план работы, но откуда тут взяться ясности, если нет порядка в главном — в координации сил, и она, руководитель, не может рассчитывать на Куца — он, видите ли, работает по особому графику, не имеет права использовать своего программиста Межара, который сдает задачу «Водоканалтресту» и начинает свой рабочий день с того, что бежит выпить пива в буфет. Антонина говорит об этом, а ей доказывают, что она преувеличивает, что трудности временные и так далее. Как подумаешь, сколько всего нужно сделать, сколько утвердить и отстоять, голова начинает раскалываться. А тут еще семейные неполадки… Алексей теперь все больше молчит или же спрашивает, будто про какую безделку: «Как там наши руководящие дела?»

Попыталась рассказать ему обо всем, не обращая внимания на насмешки, но не выдержала — обиделась и на полуслове замолчала. Встречать в последнее время приходит как из-под палки, о его работе Антонина и заикнуться боится, чтобы снова не задеть больное место, чтоб не рассердить или не обидеть его, как было уже не раз.

Недобрая, фальшивая атмосфера утвердилась в семье. Повеяло холодком и отчуждением, и сердце сжимается от какой-то непонятной обиды, и не знаешь даже, кого винить — себя или Алексея, поскольку внешне все выглядит как и в прежние времена. Не ссорятся, не надоедают друг другу, им, как и раньше, хочется быть вместе, видеться, разговаривать, да только разговора что-то не получается. За каждым словом прячется какой-то ненужный злой смысл, и они ищут его, усматривают там, где ничего подобного и быть не должно.

Просит Антонина недавно: «Помоги почистить картошку, Леша». Нечасто принимается он за домашние дела, а тогда как раз сделала маникюр — не хотелось портить. Об этом и сказала ему. Раньше просто бы посмеялся или, наоборот, не сказал ни слова, тут же едва ли не со злостью выдал: такая, дескать, планида у мужа, жена которого руководящий работник, — быть домработницей, чистить картошку, стирать белье и так далее. Не случайно даже в газетах все чаще стали писать про феминизацию мужчин.

Антонина не стала спорить, надела фартук и взялась за картошку сама…

Вот так, каждая думая о своем, женщины дошли до троллейбусной остановки, где нужно было садиться Курдымовой, и Антонина сказала: