Плоть и кровь - [5]

Константин помог им собрать отельчики, согласившись на то, что они закончат игру в гостиной. И когда он загнал через заднюю дверь детей в кухню, Мэри подняла на них взгляд и удивленный и досадливый. Она покрывала торт глазурью.

— Уже вернулись?

— Солнце село, — сказал Константин. — Для них там становится холодновато.

Мэри, зевнув, покивала и возобновила работу. Константин прошел за Сьюзен и Билли в гостиную, опустил Зои на пол, отчего она сразу же заревела, помог в должном порядке расставить отельчики по зеленому ворсистому ковру, на котором они не столько стояли, сколько падали.

— Тут же невозможно играть, — заявила Сьюзен.

— Я вообще эту игру ненавижу, — прибавил Билли.

— Играйте, — сказал Константин. — И чтобы без ссор. Через пару минут будем обедать.

Он снова взял Зои на руки, объяснил ей, что все хорошо, что она — его маленькая девочка, ангел, посланный небесами, но Зои продолжала реветь. И Константин понес ее на кухню.

— Ужин скоро? — спросил он.

— Ужин? — переспросила Мэри. — А что, уже больше шести?

— Шесть сорок пять. Ребятишки начинают капризничать.

Она снова зевнула и ухватилась за край стойки — так, точно линолеум поплыл у нее под ногами. Перед ней возвышался торт, очень похожий на кролика, с изображавшей мех белой кокосовой глазурью.

— Как красиво, — сказал Константин, подбрасывая на руках подвывающую дочку. — Посмотри, Зои. Посмотри, моя сладкая. Зайчик.

Мэри разгладила лопаточкой глазурь и смерила Константина холодным взглядом. Он опять совершил непонятную, непредсказуемую ошибку.

— Дети проголодались.

— В морозилке есть рыбные палочки и картофельные блинчики, — сказала Мэри. — Может, поможешь мне немного? Включишь духовку, достанешь что следует из морозилки. — И она, снова пройдясь лопаточкой по глазури, добавила: — Завтра Пасха, Константин. Приедет вся моя родня. У меня дел невпроворот.

Лицо Константина вспыхнуло. Нет, ссориться с ней он не будет. Он будет думать о любви, о планах на будущее, о скромном совершенстве вот этого торта. Он прижал к себе ревущую Зои, прошептал ей на ухо какую-то чепуху. И, не произнеся ни слова, включил духовку, достал из морозилки яркие пакетики, выложил их на кухонную стойку — так мягко, точно боялся, что они рассыплются. А после того как дети поели и их уложили спать, стал помогать Мэри с заполнением стоявших на обеденном столе пасхальных корзиночек, сплетенных из рафии и стеблей лаванды, — ссыпал в них пригоршни зеленого пластмассового сена, а Мэри раскладывала по нему конфеты и маленькие игрушки.

— Мне еще нужно закончить малышкино пасхальное платье, — сказала она. — И яйца по дому попрятать, чтобы дети их завтра искали.

— Да, — сказал он. — Конечно.

— Все так дорого, — вздохнула Мэри. — Ты даже не поверишь, если я скажу тебе, сколько все это стоит.

Константин натужно сглотнул, наполнил сеном еще одну корзиночку. Ну почему Мэри никак не может понять, откуда берутся их деньги? Она вышла на кухню, принесла кролика, поставила его на середину стола, окинула, склонив голову набок, критическим взглядом. Два круглых красных леденца вместо глаз, черная мармеладина вместо носа и лакричные усы. На глаза Константина навернулись слезы. Чудо. Этого кролика вполне могла изготовить одна из пекарен, стоящих в центре города, — хоть та, огромная, белая, с поблескивающей черепицей, горами засахаренных фруктов на серебряных подносах и неприметными дымоходами, выдыхающими ароматы, густые и сладкие, как сама надежда.

— Надо было мне попросить Джоуи и Элеанор привезти что-нибудь, — сказала Мэри. — Они не намного беднее нас. Кон, ты бы постилал на донышки корзинок газету, тогда не будет казаться, что мы поскупились на сено.

— Ладно.

Мэри снова вздохнула, и на этот раз вздох получился у нее затяжным, сухим и усталым, странно старческим для женщины двадцати шести лет.

— Вот и Пасха, — сказала она.

Константин кивнул. Американская Пасха. Греческой ждать еще три недели, — впрочем, он знал, что Мэри не любит упоминаний об этом. Она при всяком удобном случае говорила: «Мы американцы, Кон. Америка-нцы». А мать Мэри, перебравшаяся, чтобы дети ее стали гражданами США, из Палермо в Нью-Джерси, что ни день поднимает на своем переднем дворе, бок о бок с пластмассовой скорбящей Мадонной, американский флаг.

— Я так устала, — продолжала Мэри. — Вроде бы и праздник, все должны веселиться, а я ничего, кроме усталости, не ощущаю.

— Ты слишком много работаешь, — сказал он. — Нужно и отдыхать хоть немного.

— Я делаю то, что обязана делать, — ответила она. — Разве не так?

Корзинки были уже почти наполнены, когда в столовой вдруг появился Билли, одетый в пижаму с ковбоями. Мэри настояла на том, чтобы детские пижамки покупались в универмаге «Мейси», сколько бы они там ни стоили. Босой Билли стоял в проеме двери, и когда Мэри его увидела, на лице ее, отметил Константин, появилось выражение немой, улыбающейся паники. Скрыть от мальчишки корзинки никакой возможности не было. Константин услышал, как Мэри прерывисто втянула в себя воздух.

— Что такое, милый? — спросила она.

— Чего это вы тут делаете? — поинтересовался Билли.

— Да ничего, милый, — ответила Мэри. Она подошла к сыну, опустилась перед ним на колени, заслонив от него столовую. — Просто сидим. В чем дело? Приснилось что-нибудь?