Плоский мир: краткая история ХХI века - [21]

И именно поэтому самый большой вызов нашего времени будет заключаться в том, чтобы освоиться с этими переменами, чтобы они никого не сбили с ног и не оставили позади. Это будет нелегко, но такова наша задача, она неминуемо встанет перед нами. Мое главное авторское устремление — предложить здесь систему координат, в которой следует понимать эту задачу и в которой ее можно будет решить к нашей максимальной выгоде.

В этой главе я поделился с вами историей того, как я открыл для себя плоский мир. Следующая глава подробно объясняет, как сам мир стал плоским.

ГЛАВА 2 ДЕСЯТЬ ФАКТОРОВ, КОТОРЫЕ СДЕЛАЛИ МИР ПЛОСКИМ

В Библии сказано, что Бог создал мир за шесть дней и на седьмой отдохнул. Чтобы сделать мир плоским, потребовалось чуть больше. Мир выровнялся под воздействием десяти ведущих факторов относящихся к области крупных политических событий, новых технологий, новых компаний. С тех пор никому из нас так и не пришлось отдохнуть и, возможно, не придется впредь. Эта глава посвящена силам, выровнявшим мир, и многообразию новых форм и инструментов сотрудничества, которые это выравнивание породило.

ВЫРАВНИВАТЕЛЬ №1

09.11.89

КОГДА СТЕНЫ УПАЛИ И ОКНА ОТКРЫЛИСЬ

Когда я впервые ее увидел, в ней уже была дырка. В декабре 1990 года я прибыл в Берлин в составе корпуса журналистов, освещавшего визит госсекретаря Джеймса Бейкера. Первую дырку в стене проделали за год до того, 9 ноября 1989 года. (Так уж распорядилась причудливая магия дат, что падение Берлинской стены произошло в 9–й день 11–го месяца.) Изрядно потрепанная, год спустя стена по–прежнему зияла уродливым шрамом на лице города. Госсекретарь, которому раньше не приходилось видеть этот памятник советского коммунизма, посетил ее специально. В тот момент я находился рядом с ним, вместе с небольшой группой репортеров. «Было туманно, небо затянули тучи, — вспоминал Бейкер впоследствии в книге «Политика дипломатии», — ив своем плаще я напоминал себе героя романа Ле Карре. Однако, посмотрев в пролом напротив рейхстага и увидев в непосредственной близости то серое однообразие, которое было отличительным признаком Восточного Берлина, я осознал, что простой народ Восточной Германии ненасильственным, но неуклонным порядком брал ситуацию в свои руки. Это была его революция». Закончив смотреть в пролом, Бейкер отошел, и мы, репортеры, по очереди стали заглядывать в то же самое отверстие с зазубренными бетонными краями. Пару обломков стены я увез домой, для моих дочек. Помню, какой неестественной она мне показалась — вообще какой странной вещью был этот железобетонный забор, змеящийся посреди современного города с единственной целью не позволить людям на другой стороне стать причастными к свободе, даже взглянуть на нее.

Силы, высвобожденные падением Берлинской стены, вскоре распахнули двери для всех заточенных народов Советской империи. Но это событие привело и к гораздо более важным результатам. Оно склонило политические весы во всем мире — в пользу тех, кто отстаивал демократические, ориентированные на консенсус и рынок формы правления, против тех, кто отстаивал авторитарную власть и централизованное планирование. В «холодной войне» сражались две экономические системы — капитализм и коммунизм, — и поскольку с падением стены осталась только одна, каждому человеку отныне пришлось как–то определяться относительно нее. Все больше национальных экономик начинало управляться не сверху вниз — узкими интересами правящей верхушки, а снизу вверх — интересами, потребностями и стремлениями простых людей. Через два года Советская империя исчезла, и больше не за кого было прятаться, больше некому было поддерживать авторитарные режимы на Ближнем Востоке, в Азии, Африке, Латинской Америке. Если ваше общество не было демократическим или демократизирующимся, если вы продолжали держаться за избыточно регулируемую или централизованно планируемую экономику, на вас смотрели как на страну, оставшуюся на обочине истории.

Многие, особенно представители старшего поколения, встретили эти преобразования без энтузиазма. Коммунизм прекрасно умел обеспечивать равенство в нищете — по правде говоря, лучше него с этим не справлялась ни одна другая система в мире. И поскольку капитализм дает людям неравенство в богатстве, те, кто привык к однообразному, замкнутому, но застрахованному от риска социалистическому образу жизни — с гарантированным минимумом в виде жилища, образования, пенсии, — восприняли падение Берлинской стены с глубокой тревогой. Однако для многих других это событие стало вестью об освобождении, воротами в мир неограниченных возможностей. Поэтому его воздействие ощутили не только в Берлине, но и во множестве других мест. Поэтому оно стало выравнивающим фактором мирового масштаба.

Вообще, чтобы оценить масштаб и выравнивающий характер этого события, лучше всего поговорить с кем–нибудь, кто не является ни немцем, ни русским. Тарун Дас, в то время возглавлявший Конфедерацию индийской промышленности, своими глазами видел, как волны, вызванные падением стены, начали докатываться до самой Индии. «У нас тогда было огромное количество правил, регламентации и бюрократов, — вспоминал он. — Когда после окончания британской колонизации Неру пришел к власти, в его руках оказалась огромная страна и не было никакого опыта в деле управления. Поскольку США были заняты Европой и Японией, «планом Маршалла», Неру обратил свой взор по ту сторону Гималаев, к северному соседу, и послал команду экономистов в Москву набираться опыта. Вернувшись, они рассказывали, как поразил их Советский Союз. Там распределяют ресурсы, выдают лицензии, страна не стоит на месте. Поэтому мы взяли их модель на вооружение и забыли, что в стране существует частный сектор… Частный сектор окружили стеной правил и регламентации. В 1991 году он по–прежнему существовал, однако был скован ограничениями, предприниматели не пользовались общественным доверием — и при этом они еще добивались какой–то выгоды! С 1947 по 1991 год в руках государства находилась вся индийская инфраструктура. Груз госсобственности почти довел страну до банкротства, мы не могли заплатить по своим обязательствам. Что касается настроений народа, мы тоже не чувствовали уверенности в себе. Да, мы выиграли пару войн с Пакистаном, однако почему–то это не внушило нации веру в собственные силы».