Плохие кошки - [27]
Ночью Анна достает ноутбук, открывает «Гугл» и набирает в строке поиска одно слово: «Дуэнде».
Пальцы зависают над клавиатурой, словно есть какое-то невидимое противодействие между машинкой и руками, как будто внутри скрыто какое-то знание, которое может нарушить ее и без того нарушенное хрупкое равновесие. Юноша Артемий спит, свернувшись в середине дивана, как маленький норный зверек: голова в ногах, ноги на подушке, все, как обычно.
Старина «Гугл» вываливает тысячи ссылок на слова, на картинки, на статьи в «Википедии», но только две из них сразу приковывают к себе внимание:
«Дуэнде — дух места в испанской мифологической культуре. Чаще всего является в виде человека в зеленой одежде, иногда в виде кота, иногда — большого зеленого кота. Никто не знает, как дуэнде появляются в том месте, которое берутся опекать, но, выбрав место однажды, остаются в нем навсегда. Место может менять хозяев, но дуэнде не имеют привязки к людям — только к местам. Дуэнде — своего рода „домовые“ или „гении места“, несколько своевольные духи, имеющие трикстерические, непредсказуемые черты, но, в общем, добрые, помогающие хозяевам, к которым хоть и редко, но привязываются. Случаи, когда дуэнде меняет место обитания, чересчур сильно привязавшись к хозяину, не описываются. Но если дуэнде привязался к человеку, он дарит ему максимальное долголетие; если человек, которого дуэнде полюбил, умирает, дух навсегда остается несчастным».
«Дуэнде — „дух“, „одержимость“, особое творческое состояние всепоглощающей эйфории, „темный дух“, как описывает дуэнде поэт Гарсия Лорка. Чаще всего в состояние „дуэнде“ входят поэты, певцы канте-хондо, танцоры фламенко, гитаристы-фламенкейро. Состояние творческого транса, в котором человек перестает ощущать окружающую реальность, полностью растворяясь в созидаемом им в данную минуту искусстве».
Она закрывает ноутбук и берет сигарету. В это же мгновение с улицы доносится протяжный вопль, который, кажется, исходит не из глотки, не из груди, а из глубины утробы живого, смертельно раненного существа.
Вопль вибрирует, нарастает, срывается в протяжный плач, выходит на верхнем пике снова в вопль и вибрирует на трех нотах, пока не обретает мелодию и ритмику. Анна открывает окно, садится на подоконник и закуривает сигарету. Над двором висит пузатая желтая луна, буквально накрывающая собой крыши.
На покатом боку поваленного гаража-ракушки сидит Дуня, величественный, словно древний бог в кошачьем теле. Он поет самую печальную на свете, самую древнюю песню — настолько древнюю, что она незнакома людям; исторгает из утробы всю скорбь своего хтонического племени по утраченным любимым, ушедшим людям, слишком хрупким и недолговечным в сравнении с веком дуэнде. Десятки котов и кошек молча окружают очень старого трехцветного кота с широкой зеленой полосой на лбу.
Анна понимает, о чем Дуэнде скорбит. Она тихо накрывает сына одеялом, выходит в коридор и набирает на мобильном цифры «03», называет адрес; а потом, вдохнув воздух, словно перед прыжком в глубокую черную воду, преодолевает темный коридор, на стенах которого пляшут в неверном шелковом свете недобрые персонажи проклятой сказки, и прикрывает дверь в комнату.
Коля лежит на идеально застеленной кровати, вытянувшись, как солдат под стягом, и лицо его, слово нарисованное углем на желтоватой бумаге, почти такое же молодое и счастливое, как на раскрашенной зеленоватой фотографии, крошащейся от старости.
Анна аккуратно снимает со стола скатерть, подходит к зеркалу, переворачивает фотографию оборотной стороной, закрывает прозревшее зеркало и тихо говорит:
— Дуня, Дуня, иди домой. Иди домой, Дуэнде.
Но когда бригада «скорой» тихо и быстро покидает спящий подъезд и она возвращается в комнату, старый кот лежит, свернувшись клубком под мышкой у мальчика, перебирающего во сне пальцами, словно наигрывая мелодию тихую и нежную, как шаги по песку ночного пляжа.
И глаза его горят в темноте так же ярко, как фары дальнего света.
Евгений Борщёв
ЛЮБОВЬ ЗЛА
Где же секретик? Ведь он должен быть у десятого камня! Или у девятого?
Грета остановилась, поправила платок из мешковины, пошевелила в раздумье губами и уставилась на полуразрушенную каменную стену. После смерти старого Брюна местные жители потихоньку разобрали не только его дом, но и ограду, и лишь эта стена, обращенная к улице, осталась нетронутой. Жалкое оправдание перед совестью — словно крест на могиле городской шлюхи, наспех закопанной добрыми людьми с предательским румянцем на щеках.
Но, конечно, Грета не могла подумать такое — да и занимали ее куда более важные вещи.
Что же идет раньше — десять или девять? Ах, какая досада! И спросить не у кого.
— Ме… — раздался сверху еле слышный шепот.
Грета задрала голову и сдула упавшую на лоб челку.
— Ой!
Крошечный серый котенок сидел в раскрошенной выемке от булыжника, дрожал на зябком осеннем ветру и с надеждой смотрел на Грету.
— Как ты туда попал? Бедняжка! Ты, наверное, проголодался?
Котенок протянул и тут же убрал лапку.
— Ты хочешь спуститься? Иди сюда, ко мне!
Девочка потянулась, сняла котенка и поставила на ворох опавших листьев.
