Плевицкая - [70]

Дорогая Рая, как и полагается, пока я получил возможность отправить ответ на твое письмо от 2 августа, я получил письмо от 13 августа. Во-первых, поздравляю тебя с днем твоего рождения и желаю всего, чего ты сама себе желаешь. Дальше спешу тебе ответить на твое письмо и поблагодарить за него, а также еще раз пожурить. Ты пишешь, чтобы я писал чаще, но имей в виду, что я могу писать только в тот день, когда уходит почта. Ты же можешь писать чаще и, собрав свои записки, а не письма, в определенное время пересылать мне.

Рая! Твой бодрый дух письма мне приносит много радости. Дорогая моя, ты пишешь о мщении вокруг тебя, о недовольстве, но надо сначала посмотреть, кто мстит — ведь это гниль, и помни, детка, что когда строится здание, кругом лежат ненужные щепки и при окончании стройки этот мусор убирают и выбрасывают на свалку. Так и здесь — нет времени обращать внимание на этот гнойник, а пока нужно вырывать больших червей. Я думаю, ты хорошо знакома с вредительством на мясном, консервном и овощном фронте (если нет, то прочти „Известия ЦИК СССР“ от 22 сентября). Вот же сволочь! А разве мало еще невыуженной сволочи, и надо всеми силами стараться вскрывать эти гнойники и очищать нашу общественность от этой моли. Следя внимательно за событиями, за развертыванием нашей стройки и за той вредительской работой со стороны наших врагов, получающих инструкции с Запада, ты поймешь всю важность нашей работы и не будешь сильно волноваться, если я долго задерживаюсь здесь.

Кончу свое дело и сейчас же буду у вас.

Пару дней назад был в кино и видел „Броненосца Потемкина“, к которому немцы примонтировали разговорную речь, как жаль, что этот монтаж сделали не мы, а немцы, но думаю, что и на этом фронте мы скоро обгоним. Конечно, публика, бывшая на этом сеансе, была совсем иная, чем в других фешенебельных кино, но когда над „Потемкиным“ взвился красный флаг, зал покрылся аплодисментами и возгласами „Хох Руссланд!“, из этого ты можешь судить, что нас и здесь знают и ценят и что наш флаг и звезда — проводники для всего угнетенного к светлым и безрабским дням. Я знаю, что трудно строить нашу новую жизнь, но мы ее построим — если нужно, то я думаю, что и передвинем наши пояски и еще на одну дырочку, но своего добьемся.

Раенок, нужно получить текст приказа из „Радянськой спилки“, на основании которого я снят с должности, и получить все причитающиеся мне еще там деньги. Поручи это делать Шуре, но подгоняй его, так как право на получение этих денег ты потеряешь через три месяца после моего увольнения. По этому вопросу пиши мне подробней. На всякий пожарный случай сообщи мне номера вашей обуви, а также номер твоего платья и кофточки.

Постарайся лично увидеться с нашими „ребятами“ и прямо, как со мной, переговори о всех своих нуждах, а кроме того, я думаю, что ты уже достаточно поняла всю важность и необходимость нашей работы, и глубоко уверен, что при первом свидании с „ребятами“ ты предложишь и свои услуги, это будет для меня большой радостью.

Пиши много, буду очень рад получать от тебя большие письма. Глубоко уверен, что месяца через три я получу от тебя письмо на немецком или французском языках — если ты меня любишь, то сделаешь это для меня.

Целую всех крепко-крепко.

P.S. Привет всем, а Шуре отдельно».

Завтракая, прогуливаясь по улицам, заходя в магазины и кафе, Петр Георгиевич размышлял над тем, как хорошо было бы оказаться здесь вместе со всей семьей. Он не случайно настаивал на том, чтобы жена и дети взялись учить немецкий, — надеялся, что Иностранный отдел ОГПУ после успешно выполненного задания оставит его за кордоном на постоянной работе и можно будет вызвать к себе семью.

Москва пересылала его пространные послания в Харьков: «При сем препровождается письмо „Сильвестрова“ Р. М. Подлуцкой и записка „Сильвестрова“ о болезни его дочери. Просьба оказать возможное содействие жене „Сильвестрова“ в лечении ребенка, ибо „Сильвестров“ своей последней работой заслужил это».

Харьков ответил: «Содействие жене „Сильвестрова“ в лечении ребенка мы окажем. Просим выслать деньги жене „Сильвестрова“ за ноябрь».

Помогли. И попросили Москву рассчитаться: «Препровождаем письмо для „Сильвестрова“ от жены. Последней мы выдали двести пятьдесят рублей жалованья за январь месяц и сто рублей пособия на лечение ребенка, который серьезно болен. Выданные триста пятьдесят (350) рублей просим вернуть».

Десятого июня 1930 года Центр ответил венскому резиденту. Из письма становится понятно, почему для вербовки был выбран Николай Владимирович Скоблин. В Советской России чекисты установили контакт с одним из его братьев — Владимиром, и тот написал нужное для разведки письмо. Но попыткой вербовки Скоблина задачи Ковальского не исчерпывались. С ним связывались немалые надежды — проникновение внутрь эмиграции:

«„Иваницкого“ мы и направили вам не только для выполнения с вашей помощью специальных наших заданий, но и для непосредственного использования вами. Полагаем, что его знакомство с белым движением и его руководителями может быть вам иногда полезным. То, что он, будучи сам белым офицером, не работал до сих пор специально по белым, не может служить, с нашей точки зрения, препятствием для использования его по этой линии в будущем.