Плевенские редуты - [82]

После третьей Плевны султан присвоил ему титул Гази, наградил орденом Османлия 1-й степени, двумя биноклями и двумя револьверами. Англичане прислали поздравительную телеграмму, устроили в Лондоне фейерверк, а турецкий посол в Англии болтун Музурус-паша щедро давал интервью о победах.

Но возможно ли в нынешней ситуации вдохнуть в каждого солдата победоносность и непоколебимость?

«Держаться»! Требование это опирается не на понимание обстановки, а на слепой фанатизм, он же — дурной советчик. Они не знают, что такое Скобелев и вообще русская армия! Одни казаки чего стоят! Их безупречная сторожевая служба от фланга до фланга, невидимые посты, подвижные разъезды. Это — выше похвалы.

Конечно, в Истанбуле вынашивают планы опасения Османа, вызволения «льва из клетки». То Сулейман-паше советуют энергичным наступлением оттянуть часть неприятельских войск. То обещают усилить корпус храброго Шефкет-паши, дабы пришел он на выручку не только с обозом. То говорят, что надо у Софии собрать шестидесятитысячное войско и бросить его на Плевну. Но дальше благих намерений дело пока не идет.

На этом месте тягостных размышлений Осман приказал себе: «Прекрати! Только расслабишься — и зайдешь в тупик!».

В последнее время он все чаще говорил себе: «Об этом нельзя думать!». Нельзя думать о бездарности султана и прежнего главнокомандующего, престарелого сераскира Сердар-Экрема-Абдуль Керима, в начале войны пассивно чего-то выжидавшего в стратегическом параличе. Нельзя думать о султанском дворе, погрязшем в безумной роскоши; о том, что у султана мания преследования, и в мечеть он посылает загримированного двойника, постоянно носит под одеждой панцирь; что в роскошном дворцовом парке с ливанскими кедрами и мадагаскарскими пальмами недавно застрелил безобидного садовника только потому, что тот «подозрительно держал руки под фартуком». Что при дворе только поваров — восемьсот, и сделай Аллах Балканы из чистого золота, его все равно не хватило бы на прихоти халифа. Что мать султана — распутная Валидэ, в темпераменте равная русской императрице Екатерине II, — «за особые заслуги» одаривала своих конюхов табакерками, осыпанными драгоценными камнями, и делала малознатных холуев правителями провинций.

«Об этом всем думать нельзя», — всякий раз говорил себе Осман, по привычке военного человека не смеющего осуждать начальство, по привычке мусульманина чтящего султана и повелителя-эфендимиза. Он резко сворачивал в таких случаях в сторону, обходя опасный для мысли внутренний редут.

И сейчас, приказав себе: «Нельзя», Осман быстро пошел к подъезду дома.

2

Прямая лестница вела на второй этаж, в пустынную комнату, с голыми, чисто выбеленными стенами.

Осман сбросил бурку и остался в синем форменном платье. В комнате зябко, хотя топили с самого утра. Черная колонна голландской печки так и не нагрелась — рука не почувствовала тепла. В окно заглядывал медно-красный диск луны. Осман позвал вестового, снял сапоги и надел домашние туфли с загнутыми носками — подарок самой любимой жены — Пембы. Угольки ее глаз глядели издали с лаской.

Вестовой поставил перед муширом кофейник и фарфоровую, с золотым ободком, чашку на небольшом подносе.

Бимбаши Ариф зажег еще две свечи, угнездил их на столе между Кораном и томиком французского романа, прикрытого старым номером турецкой газеты «Bassiret».

Видно, Ариф давно хотел что-то сказать. Наконец, мрачно выпалил:

— Поймали гяура, русский лазутчик!

У Арифа вьющиеся каштановые волосы, небольшие усики, в плотно сжатых губах, тонких ноздрях — диковатость и злость. Выражение рысьих глаз угрюмо, а во всем облике — готовность к действию: резать, сокрушать, идти напролом.

— Приведи шпиона вместе с переводчиком, — приказал Осман-паша и долгим взглядом посмотрел ему вслед.

При всем безупречном несении службы Ариф тяготился обязанностями адъютанта, рвался в бой, не упускал ни одной возможности участвовать в нем.

Осман знал личную трагедию Арифа и сочувствовал ему.

Юнцом женили его родители на девушке, лицо которой он увидел впервые после женитьбы.

Ариф невзлюбил ее. Потом были годы учения в Парижском военном училище, и возвращение в Истанбул, и любовь, вспыхнувшая к Марии — племяннице русского консула. Ариф пытается развестись с нелюбимой женой, но отец непреклонен, и он делает вид, что смиряется. Умоляет Марию бежать с ним в Черногорию. Девушка, устрашенная фанатизмом Арифа, мрачностью и необузданностью чувства, вспышками ревности — он не в силах был сдержать себя, если она танцевала с кем-то другим, — отказалась бежать. Тогда Ариф возненавидел русских, отправился на войну мстить им за то, что отвергла его Мария.

…Осман снова вспомнил свою маленькую, пышнотелую Пембу. Она осталась с детьми в. Истанбуле. Пемба любила в бане — на вернисаже драгоценностей — прикреплять к атласной шапочке-тепелик над косами хотя бы одну из наград мужа. О Аллах, как давно все это было! И было ли вообще?

Совершенно очевидно, что война проиграна. Министры Асеим-паша, Савфет-паша открыто подали голоса за мир. Гражданская гвардия отказалась отправиться в Болгарию. Обесценены деньги. Пуста казна. А во дворце по-прежнему — толкователь снов, шеф молитвенного коврика, шеф тюфяка — будущие губернаторы.