Плевенские редуты - [73]

Сшиблись две волны. Хряст, конское ржание, удары шашек о кость, натужный хрип — пика пробила грудь.

Суходолов клинком рубанул слева. Турок клюнул шею своего коня и повалился наземь. Метался по вязкому полю каурый конь без всадника. Алифан Тюкин погнался за трофеем.

Снова раздается звук трубы: «Соберитесь, сомкнитесь, всадники ратные…». Лава, разорвавшись, поворачивает назад, повинуясь сигналу «сбор к маяку», подскакивает к цветному значку есаула Афанасьева. Санитары на носилках из пик несут с поля тяжелораненых казаков.

Суходолов взмок, тяжело дышит, но невредим. Только завязла пуля в черной смушке папахи, возле алого выкида, царапнула у плеча куртку турецкая сабля, чиркнув по коже портупеи, да едва держался на нитке погон. Вот и всех делов.

Но беда подкралась иная — на крупе Быстреца обнаружил Алексей рубленую рану. Суходолов сдвинул с затылка коня оголовье узды, провел рукой по легкой шерсти за ушами.

Есаул, увидев эту рану, приказал Суходолову вести коня в конский лазарет, а остальным протрубили: «Построить лаву уступами!». Казаки снова поскакали в атаку. Уже издали видел Суходолов, как вскоре они спешились, отдали пики и поводья коноводам, залегли с ружьями на гребне, ожидая приближения низамов. Коноводы упрятали коней в роще, а пики положили шагах в десяти впереди собственных коней, острием вперед.

…Быстрец медленно, через силу шел рядом. Алексею было нестерпимо жаль его. «Лучше б меня маненько зацепило, — думал он, — разве ж другого такого найдешь?»

Конь был на редкость самоотвержен, не щадил себя, если требовалось взять ров, насыпь, проскакать бешеным галопом. До последнего выкладывался, на совесть. Теперь, если издохнет, выдадут свидетельство на сорок один рубль — и покупай одра.

В конском лазарете было десятка три коней с рваными, резаными, колотыми ранами, остро пахло конским потом, мочой и карболкой. Быстрецу обмыли водой с уксусом рану, удалили из нее куски шерсти от потника, перевязали. Конь терпеливо разрешал все это делать, только страдальчески поглядывал на хозяина да нервная дрожь перекатывалась под кожей на крупе.

Алексею на время пришлось оставить Быстреца в лазарете, а себе присмотреть нового в полковом конном запасе. Он сначала хотел было взять вороную кобылу-трехлетку, но в конце концов выбрал резвого мохнатого жеребчика, очень похожего на алифановского Куманька, только крапчатого.

* * *

Гвардейцы-измайловцы идут в атаку на редут стройными колоннами. Впереди роты офицер с саблей наголо командует:

— Равнение на пра-во! В ногу! Левой! Левой!

До редута версты две беззащитности: ни единого куста, ни единой складки местности.

Падают скошенные шеренги.

— Левой! Левой!

Взяты первые ложементы. Вот глубокий ров, вал. Молодой генерал Василий Николаевич Лавров — широколицый, широкогрудый — с клинком в руках бросается вперед:

— Ура!

Солдаты бегут за ним.

Пуля ранит генерала в левую руку. Он остается в строю, кричит:

— Приготовить лестницы!

Вторая пуля — в грудь — валит его наземь.

Маленький лопоухий барабанщик Колпаков, подползая к Лаврову, шепчет, глядя на него круглыми испуганными глазами:

— Вас ранило?

Лавров молчит. На шинель барабанщика падает на излете горячий осколок гранаты. Он стряхивает осколок, как жука, снимает шинель, кладет на нее генерала и, выбиваясь из сил, оттаскивает в безопасное место.

Здесь к барабанщику ящеркой подползает мальчишка-болгарин, тоже лопоухий, года на три младше его. Протягивая Колпакову флягу с водой, говорит:

— Пей!

Неподалеку стало валиться из рук убитого Самарское знамя. Подскакавший Стоян Русов на ходу подхватил его, передал ополченцу с перевязанной головой, а сам помчался в гущу боя. Не успел достичь свалки, как под ним пал конь.

Прежде видя, как это делают казаки, Стоян залег за труп коня, продолжал стрельбу.

В это время командир 23-го Донского казачьего полка отправил коноводов с лошадьми на выручку пехоты.

Головная рота 4-й стрелковой бригады села на этих коней позади казаков, под убийственным огнем достигла ложементов и, «свалившись» наземь, в рукопашной схватке овладела редутом.

Внутри редута начался пожар.

…Генерал Лавров очнулся. Сделав над собой страшное усилие, приоткрыл глаза, попросил Колпакова и лежащего рядом с ним солдата:

— Поднимите носилки! Я хочу видеть… своих детей… победителями… Отнесите… меня туда.

Его, уже мертвого, внесли на редут.

На десятый час боя начальник Горно-Дубнякского гарнизона мужественный Ахмед-Хивзи-паша, унимая кровь из раны в боку, приказал своему санитару сделать из нижней рубашки белый флаг и выставить его.

…Гурко сидел на высоком, с могучей грудью, буланом коне. Огненная борода генерала словно светилась, стекала пламенеющими струями, грубо высеченное лицо застыло. У ног коня положили плененное, в лохмотьях, знамя. Провели мимо человек пятьдесят турецких офицеров, среди них было много раненых.

— Раненых — на перевязочный, — приказал Гурко конвойным густым, осевшим голосом, — вещей не трогать.

Дал шпоры коню.

…Часом позже было занято Плевно-Ловченское шоссе. Придавленный семичасовым артиллерийским огнем, пал Телиш.

Тотлебенский капкан с лязгом наглухо защелкнулся.