Плеск звездных морей. Очень далекий Тартесс - [9]

— Отец, — мягко сказал Хайме, — поймите и вы меня. Придворная жизнь не по мне. Я живу ожиданием той минуты, когда отплыву в океан.

— Что ты знаешь о жизни, щенок? — Дун Абрахам устремил тоскливый взгляд на узкое окно, за которым угасал горячий летний день. — Ты ходишь в бархатных штанах и в кружевах, тебе подают еду в серебряной посуде, ты и понятия не имеешь о том, как это можно не быть сытым. Если будешь вести себя умно, тебя ожидает королевская милость… Чего тебе еще нужно? Ну, чего? Звезд с неба?

— Звезды мне не нужны, отец. Вернее, нужны для того, чтобы прокладывать путь в океане. Видит всемогущий бог, я все правильно расчел. За мысом Санту — Тринидад…

Тут дун Абрахам снова трахнул кулаком по столу.

— А ты его видел, этот мыс? Ты сидел на одном сухаре и глотке воды в сутки? Что ты знаешь об океане? Да ты, не дойдя до этого мыса, штаны обмараешь!

Хайме, звеня шпорами, выскочил из столовой.

— Ты–то много понимаешь в морском деле, — непочтительно бормотал он, взбегая по скрипучим ступенькам. — Всю жизнь на кухне провел, а тоже…

У себя Хайме заперся на ключ. Забегал по комнате. Потом, остыв немного, зажег свечу и присел к столу. Достал из потайного ящика свертки портуланов, любовно разгладил один, всмотрелся в изгибы тонких линий. По памяти перерисовывал он эту карту там, в Марселе. Вот он, мыс Санту—Тринидад. За ним синяя океанская ширь, и дероты — курсы к Островам пряностей — здесь не проложены очевидцем, а вычислены ученым картографом по многим тайным сведениям.

Хайме сам не знал, почему сразу, чуть ли не с первого взгляда уверовал в марсельский портулан.

Что бы там ни было, а он уйдет в океан. По звездам, по тайному портулану поведет он каравеллу, снаряженную торговым домом Падильо и Кучильо. Купцы хотят получать пряности не аррателями, а целыми квинталами. Что ж, они получат то, чего хотят. И он, Хайме, тоже получит, чего хочет: океан. Океан будет с ним каждый день и каждую ночь.

Он добьется, он увидит, как в рассветной синей дымке средь просторов океана встанут горы островные в пенном грохоте прибоя. Там в зеленой чаще леса, под горячим солнцем юга люди черные, нагие собирают черный перец, драгоценнейшую пряность. Ловко медными ножами с веток дерева корицы трубкой кожицу срезают: до того нежна корица, что железа не выносит… О, таинственные земли! О, просторы океана!

3

Прежнего короля, Эрмандадо Четвертого — Благословенного, все боялись. Мрачный, нелюдимый и непонятный, он целые дни проводил с великим инквизитором за списками еретиков, а по ночам, страдая бессонницей, скрыв лицо под белым капюшоном члена Тайного судилища, присутствовал на допросах.

Все боялись его, а он еще больше боялся всех. И особенно тех, кто придумывал что–нибудь новое. Новое он считал опасным, таящим в себе неизвестные угрозы. И смерть его была праздником для всех, кроме немногих приближенных, которые хорошо изучили его нрав и умели угадывать желания.

Новый король, Аурицио Седьмой — Многомудрый, как он велел себя называть, был двоюродным братом Эрмандадо Благословенного, не имевшего детей. Это был деятельный человек с прекрасным аппетитом, любитель псовой охоты и игры в серсо. К святой церкви он относился с уважением, но трактуя по–новому учение святого Пакомио, покровителя Кастеллонии, считал высшим лицом церкви в стране не великого инквизитора, а себя. Великий инквизитор не мог пожаловаться папе: супруга короля, в девичестве — инфанта Соледад де Шевр–э–Шьен приходилась внучатной праплемянницей самому папе. Король Аурицио полагал, что если великому инквизитору дать волю, то в великом королевстве Кастеллонском останется слишком мало мужчин для пополнения войска и уплаты податей и слишком мало женщин для умножения населения, а также для кройки и шитья. Он считал, что недовольство и еретичество идут от неудовлетворенных страстей, и поэтому опубликовал ордонанс, коим населению предписывалось добавлять в повседневную чесночную похлебку коровье, а за его отсутствием — оливковое масло, ибо, как говорилось в ордонансе, пища, не сдобренная маслом, пробуждает в человеке недовольство.

И еще он ввел много других подобных новшеств.

Вот почему повелел он называть себя Многомудрым.

В назначенный день и час король Аурицио подписал указ о возведении в графское достоинство хранителя своего стола. Затем он встал перед коленопреклоненным дуном Абрахамом и ударил его шпагой плашмя по плечу с такой силой, что корона на круглой голове его величества слегка покосилась.

— Граф до Заборра! — торжественно провозгласил король, поправляя корону. — Таков отныне ваш титул, сеньор. Я пожаловал его за долгую верную службу. Все знают, какое ответственное бремя вы, граф, несете… э… в нашем королевстве. Я доволен, граф. Соус, который вы составили ко вчерашнему обеду, был почти безукоризнен. Может быть, в нем слегка не хватало… э… — король пошевелил пальцами, — но в остальном он был превосходен.

— Ваше величество… — растроганно проговорил новоиспеченный граф до Заборра, его большие грустные глаза увлажнились.

— Знаю, граф, знаю, — сказал король усаживаясь на трон. — Знаю и ценю. Попробуйте, граф, добавить в него немного чеснока и тертых орехов, но так, чтобы в меру… Ну, вы понимаете. — Король повернулся к первому министру. — Что там у нас еще на сегодня?