Плещут холодные волны. Роман - [19]

- Мне, собственно, газетку свежую, завтрашнюю, взглянуть, - сказал Павло первое, что пришло на ум. - Какая сводка Совинформбюро? Есть уже про наш Крымский фронт?

- Есть, - глухо ответил старик. - Там написано - тяжелые бои на подступах к Крыму, а читать надо так: на Перекопе наше дело - труба. Раз тяжелые, значит, сдадим скоро и Перекоп… Так везде было. Как только услышишь про тяжелые бои, так и знай, что завтра сдадим… Так и Одесса пала, и Днепропетровск, и Киев, и Харьков. Куда же дальше, чтоб тебя холера задавила?!

- Дальше, дед, Москва, - твердо сказал Павло.

- Думаешь, не сдадим? - вопросительно блеснул глазами старик.

- Не можем. Вот как не можем, - провел ребром ладони по горлу Павло. - Была Москва и будет… Факт!

- Факт? - с большой надеждой переспросил дед.

- Точно! - рубанул рукой воздух Павло и спросил: - Так я могу пройти?

- Проходи, коли так. Проходи. Вот только пропуск выпишу, - сказал старик и черкнул на квитанционной книжке фамилию Павла, приказав: - Да не забудь печать поставить, когда обратно пойдешь.

- Ладно, - бросил Павло и прошмыгнул в каменный двор, изрытый глубокими траншеями, куда, вероятно, прятались от бомбежки рабочие.

Павло был немного знаком с печатным делом, когда-то в Ленинграде не раз в типографии грузил со студентами тяжелые рулоны бумаги, зарабатывая себе на жизнь. И теперь сразу же припомнил порядок размещения цехов: наборный, стереотип и цинкография, печатный, брошюровочный, переплетный, экспедиция. А здесь как? Он прошел в первую узенькую дверь и оказался среди гула огромных и маленьких машин, поглощавших полотна белой бумаги, складывающих целые кипы готовых газет, листы брошюр и книг, цветастые плакаты и обращения городского комитета партии и командования. Были здесь обращения на немецком, румынском и итальянском языках, которые сбрасывались с самолетов войскам противника. Павло взял одно на немецком языке возле крайней машины, прочитал первое слово - «зольдатен» - и неприятно поморщился. Сделалось противно, словно схватил что-то мерзкое и ядовитое…

Возле машин стояли пожилые женщины и девушки. Они уже заметили молодого моряка и с любопытством его рассматривали, готовые в любой миг дать объяснение, если он что-либо спросит. Но моряк быстро шел дальше, ловко лавируя между кипами бумаги и рядами высоких машин. Подумал: «И как они в таком гуле слышат сигнал воздушной тревоги? Как узнают, что над Севастополем снова падают бомбы? Наверное, у них своя сигнализация. Опасно. Тут для Оксаны опасно. А что поделаешь? Все в опасности. Куда ты ее запрячешь, свою Оксану? Заберешь к себе в школу? Ого! Горпищенко так тебя надраит, что и своих не узнаешь».

В ручном наборном было тихо. За наклонными кассами стояли женщины, девушки и несколько стариков, извлекая правой рукой из полных ящичков по одной букве. В левой они держали блестящую верстатку, на которую и укладывали букву к букве. Павло быстро оглядел всех работниц и не нашел среди них Оксаны. Не нашел и растерялся. Это длилось одно мгновение. Но его растерянность сразу заметили, и к Павлу подбежал начальник цеха:

- Вам что, товарищ капитан?

Павло, не задумываясь, ответил:

- Сводку Совинформбюро… Ясно?

- Ясно! - козырнул начальник и подал ему еще влажный оттиск сводки.

Павло пробежал его глазами, покачал головой.

- Плохо, товарищ капитан, - сказал начальник цеха. - Очень плохо. Уже и у нас на Перекопе началось. Ну, как вы думаете, что там будет, на Перекопе?

- Война!

- Я знаю, что война, но на чьей стороне?

- Кто сильнее.

- А разве не на той, на чьей правда?

- Не знаю. Пока что сила побеждает правду.

- И долго так будет?

- Наверное, долго…

- Сколько?

- Пока правда силу не одолеет, - выпалил Павло, и сам удивился собственной решительности и той быстроте, с которой он так удачно отыскал ответ. - Я возьму эту сводку. Пока газета выйдет…

- Берите, прошу вас. Берите.

Сквозь приоткрытую дверь послышалось звяканье линотипов, и Павло быстро пошел ему навстречу, почувствовав, как в груди сразу потеплело и сильнее застучало сердце. Где-то там была его Оксана. Далеко же ей бежать по тревоге. Через все цеха. Так может и внезапная смерть настигнуть. Смерть? Оксану? Да, да. Надо что-то сделать? Но что?

Сразу же от порога метнулся в угол, к крайнему окну, выходившему на море, к Артиллерийской бухте. Там, склонившись над горячим линотипом, работала Оксана. Павло узнал ее сразу. Ровный четкий профиль задумчивого лица на черном фоне рубероида, которым было заколочено окно. Упрямая морщинка легла между бровями. Тяжелую косу, что лежала венком на голове, прикрывает красный платок. Тонкие, бронзовые от солнца и моря пальцы ловко бегают по блестящей клавиатуре линотипа. Пальцы хирурга. На подоконнике стоит цветок в обливном горшочке, обвязанном белой бумагой с вырезанными зубчиками. Герань. Она цветет розовым цветом. Буйно, весело, словно дома на окне.

Павло подошел тихо и незаметно, словно подкрался, и тронул Оксану за плечо. Она вздрогнула, увидела Павла и в растерянности ойкнула, вспыхнув густым румянцем, тут же затопившим все лицо и даже тонкую, словно точеную шею.

- Ох, как ты меня напугал, Павлик… Даже сердце зашлось.