Пленники ночи - [9]

Боумонт покачал головой.

— Ты не понимаешь, и мне незачем тебе что-то объяснять, потому что ты все равно мне не поверишь. Я не уверен, что и сам понимаю. Но и это не имеет значения. Одно мне совершенно ясно: мы немедленно уедем из Парижа.

Лейла уже отошла от мужа, намереваясь наполнить водой таз, чтобы Фрэнсис умылся, но, услышав его последние слова, обернулась.

— Мы уедем из Парижа? — с бьющимся сердцем повторила Лейла. — Только из-за того, что сегодня вечером ты принял слишком много опиума? Послушай, Фрэнсис…

— Если хочешь, можешь остаться, но я уеду. Подумай хотя бы об этом, моя милая. Я уеду, и некому будет отваживать твоих воздыхателей. Я знаю, что я только на это и годен — паршивый телохранитель. Но может быть, ты решила, что больше не нуждаешься в защите ? Сегодня вечером телохранитель явно был тебе не нужен. А еще рассуждает о шлюхах, — пробормотал Боумонт себе под нос. — Так ты и станешь шлюхой. Одной из сотен. Ты бы видела всех этих девок, когда им удается одним глазком увидеть прекрасного графа Эсмонда. Они словно мухи, которые кружат над выдержанным сыром. Он получит всех и все, что пожелает, — и это не будет стоить ему ни единого су. И тебя получит, моя драгоценная. Ты напишешь его портрет задаром, не правда ли?

Лейла встретилась с ним взглядом.

— Неужели ты и вправду веришь в то, что говоришь?

— Я это знаю! Но я не жду, что ты поверишь моим словам. — Боумонт встал. — Выбор за тобой, моя дорогая. Я не могу тебя заставить. Я немедленно уезжаю в Лондон и настаиваю на том, чтобы ты поехала со мной. Вот только не знаю, зачем мне-то это нужно? — с горькой улыбкой добавил он. — Может быть, и ты — мой яд?

Лейла задалась тем же вопросом, но она уже много лет как перестала пытаться понять своего мужа. Она совершила ошибку, выйдя за него замуж, но нашла способ смириться с этим. Конечно, ее жизнь могла бы сложиться лучше, но, как знать, не была бы она еще хуже. С ней могло случиться нечто ужасное, если бы Фрэнсис не пришел ей на помощь и не спас ее в Венеции. В настоящее время стараниями Эндрю Эриара она была материально независима. Завоевала уважение как художник, а когда работала, по-настоящему была счастлива. Да она вообще считала себя счастливее многих женщин, которых знала, хотя ее муж и был безнадежным развратником. А он… он относился к ней неплохо… по-своему.

Во всяком случае, Лейла не посмела бы остаться в Париже или где-нибудь еще без мужа. А Боумонт, что бы он ни говорил, никогда не допустит, чтобы она осталась в Париже без него.

— Если ты твердо решил уехать, я, конечно, поеду с тобой. Черты его лица смягчились.

— Знаешь, это не каприз. Я решил. Мы уедем в Лондон… в конце этой недели.

В конце недели… Пропадут три заказа… Но у нее появятся другие, подумала Лейла.

Однако не будет графа Эсмонда. Не будет такого лица, как у него. А ведь она всерьез хотела браться за его портрет. Она даже сомневалась, под силу ли ей такая задача.

Может быть, это даже к лучшему — что не придется пытаться.

— Тебе надо больше времени?

— Я могу свернуть студию за два дня. А если ты мне поможешь, то и за один.

— Тогда я помогу. Чем скорее мы уедем, тем лучше.

Глава 2

Лондон, 1828 год

Как выяснилось, не только французские аристократы желали запечатлеть свою внешность для потомков. Уже через неделю после того, как супруги Боумонт обосновались в скромном доме на Куинс-сквер, Лейла начала работать, и всю весну, лето и осень у нее отбоя не было от заказчиков. Работа не оставляла ей времени для светских развлечений, хотя Лейла сомневалась, что у нее вообще было бы много возможностей в этом плане. Ее лондонские клиенты и знакомые вращались в более высоких кругах, чем это было в Париже. Здесь положение женщины-художницы, не принадлежащей к аристократии, было куда более скромным, а распутная жизнь Фрэнсиса многих раздражала.

Впрочем, у него самого была масса друзей. Нельзя сказать, что в высшем свете Лондона не случались дебоши, наоборот, их было более чем достаточно, но аристократы все реже склонялись к тому, чтобы приглашать Боумонта к себе домой или на великосветские рауты и балы, где бы он мог танцевать с их женами. А поскольку не приглашали мужа, не приглашали, за редкими исключениями, и жену.

Однако Лейла была слишком занята, чтобы чувствовать себя одинокой, а беспокоиться о неприличном поведении Фрэнсиса было бесполезно. Во всяком случае, то, что для нее были закрыты двери домов высшего света, помогало ей отделять себя от его пороков и подлостей.

Так она и считала до наступления предрождественской недели, когда на пороге ее студии неожиданно появился герцог Шербурн — один из постоянных спутников Фрэнсиса и супруг ее последней модели, портрет которой Лейла как раз писала;

Краски на портрете леди Шербурн еще не высохли: Лейла закончила его только сегодня утром. Тем не менее герцог настоял на том, чтобы сразу за него расплатиться — причем золотом. Теперь портрет принадлежал ему и он мог делать с ним все, что захочет. В немом ужасе Лейла смотрела, как герцог вынул из кармана булавку для галстука и в бешенстве стал втыкать ее в лицо на портрете.

Лейла наблюдала за всем этим молча, но мозг ее работал. Она поняла, что герцог вымещает свою злобу не на ее работе, а на своей неверной — как он, видимо, считал — жене. Лейле не стоило труда сообразить, что это Фрэнсис наставил рога герцогу. И ей не нужно было знать детали этой любовной связи, чтобы понять, что на этот раз Фрэнсис переступил опасную черту.