Пленники Барсова ущелья - [145]

Дикий виноградник Барсова ущелья мог многое подсказать виноградарям — ведь и эту лозу посадил человек. Часть ее в зимние холода погибла, другая приспособилась к суровым природным условиям, к холоду, к засухе, и давала урожай. Она одичала, так как не было человека, который ухаживал бы за ней, зато с годами приобрела особую жизнестойкость, сопротивляемость невзгодам, болезням.

Все это ребята прекрасно поняли и потому с воодушевлением принялись за работу. Они прорыли канавы — траншеи и заботливо укрыли в них большое количество черенков.

— Вот это дело! Из-за этой нашей лозы сюда, может, и ученые приедут, — сказал Ашот.

Пока ребята работали, к ущелью незаметно подкрались сумерки, в расщелинах скал сгустился туман.

— Будь он неладен, этот поток! — подмигнув товарищам, сказал Гагик. — Не унеси он моего аба, я бы сейчас Шушик прикрыл.

Асо понял намек и погрозил Гагику дубинкой.

— А ведь верно: в полдень в бане парились, а сейчас тоже как из бани — все мокрые. Идем-ка, — распорядился Ашот, — не заболеть бы.

С еще большим нетерпением ожидали теперь ребята того дня, когда вернутся в село. Ведь не с пустыми руками они придут, а с ценными, полезными находками. И люди смогут сказать, что даже запертые в скалах, оторванные от жизни пионеры села Айгедзор думали о своей стране, сделали для нее кое-что хорошее.

Все дышало в этот вечер миром. Певуче гудела новая печка, распространяя приятное тепло. Ни дыма, ни копоти не было теперь в пещере, воздух был чистый и свежий.

Чернуха, кажется, уже убедилась в том, что барс не может ожить. Она спокойно лежала у него под боком и мирно пережевывала жвачку.

Асо снова вынул свою волшебную свирель, и ее сладкие, мелодичные переливы переносили ребят на зеленые луга Кавказских гор, в мир чистых душою пастухов-кочевников.

Асо играл, а Чернуха, жуя травинку, чутко вслушивалась в звуки свирели. Так, слегка склонив голову, слушал своего хозяина и друг его Бойнах. Ягненок уютно пристроился на своем обычном месте — на коленях у Шушик. Даже ночью девочка не расставалась со своим любимцем и засыпала, обняв его. Вероятно, в благодарность за это с особенной нежностью относилась к Шушик Чернуха.

Она тоже ложилась поближе к девочке и, не спуская глаз с ягненка, до самого рассвета не переставая жевала жвачку.

В этот вечер другой питомец Шушик, ежик, почему-то вовсе не вышел из своего убежища, и это было странно.

Шушик пошла за ним, принесла к печке, но ежик был необычно скучный, вялый, ни на что не реагировал.

— Заболел мой ежик… — расстроилась девочка. — Посмотри, Ашот: он не бегает, не ест.

— Засыпает. В зимнюю спячку впадает, не буди, — объяснил Ашот. — Давай отнесем его в гнездо.

Они наполнили впадину в стене сухими листьями и травами и уложили на них ежика.

— Пусть никто его не беспокоит, он уже уснул… до марта месяца, — сказал Ашот.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ О том, что было бы, если бы…

На сорок пятый день своего плена, сытно поужинав, ребята уселись вокруг печки и долго молчали, думая каждый о своем.

Саркис сидел, мрачно опустив свою большую голову. Чем больше он сближался с ребятами, тем все более задумчивым и молчаливым становился. Большая внутренняя борьба происходила, по-видимому, в сердце мальчика.

Подняв глаза на Ашота, он вдруг спросил:

— Когда мы вернемся в село, как мне жить?

Его томил вопрос об отношениях с отцом, но прямо сказать об этом мальчик не смог.

— Как жить? Так, как подскажет тебе твоя совесть.

— Моя совесть? Моя совесть говорит мне… — Он помолчал и, словно отважившись, взволнованно добавил: — Но тяжело, ведь он отец мой!

В самом деле, трудную задачу задал товарищам Саркис. Что сказать ему, что посоветовать? Все молчали, и только Ашот, как наиболее решительный и, к слову сказать, наиболее прямолинейный, глядя в глаза Саркису, сказал:

— Что, по-твоему, важнее для пионера: личные интересы или интересы колхоза?

Снова воцарилось молчание, но оно о многом сказало Саркису. Значит, все думают так же. Значит, настало время решать.

— Хорошо, — только и смог он сказать, но взгляд его, выражение лица, высоко поднятая голова — все свидетельствовало о победе, которую мальчик одержал над самим собой.

Прошло еще несколько минут, и Саркис сказал:

— В селе мне никто не говорил об отце. Почему вы молчали? Чем раньше я узнал бы правду, тем лучше было бы для меня. Ведь о его поступках я многого не знал.

Вопрос был поставлен разумно, и Ашот раздумывал, как ответить на него, когда вмешался Гагик:

— Ты слышал поговорку: «У того, кто говорит правду, должен конь под седлом стоять, чтобы, сказав, можно было сесть и удрать».

Ребята засмеялись, а Гагик серьезно продолжал:

— Да, тот, кто говорил правду, должен был бы сейчас же унести ноги в Барсове ущелье, чтобы голову спасти. Ну, а раз мы и так оказались в этом ущелье, чего же молчать?

— Это, конечно, ответ несерьезный, — возразил Ашот. — Дело в том, Саркис, что, если бы мы в селе обо всем этом тебе сказали, не подействовало бы. А здесь — другое. Условия другие. Тут мы все вместе открыли тебе глаза, и обстоятельства помогли этому:… Сам знаешь, какие. А потом, ты думаешь, что мы в селе умалчиваем о несправедливых делах? Говорим! Но там часто услышишь: «Вы еще дети, не вашего ума дело». Нет, нашего! — Левая щека его нервно дрогнула, а глаза заискрились всем знакомым огнем. — Пусть не думают, что мы ничего не смыслим. Мы все видим и понимаем! — повысил он голос. — Вот вырастем — докажем.