Пленник - [5]

Полковник сунул руку в кувшин с чаем и, достав последний кусочек льда, превратившийся в тонкую пластинку, провел им по щекам. Потом, словно еще раз бросая вызов отцу, осуждавшему употребление табака и алкоголя, вытащил сигарету из пачки, лежавшей на столе, и сунул ее в рот. Сигарета была влажной и мягкой. Он закурил, и щелчок зажигалки вместе с запахом бензина вызвал в его памяти ту последнюю ночь…

Он с любимой женщиной в автомобиле, на берегу реки… Это было их прощание — на следующий день ему предстояло отправиться за океан, на войну. Они долго сидели молча, держась за руки. Потом он щелкнул зажигалкой, потому что ее сигарета погасла. Маленький язычок пламени осветил на мгновенье любимое лицо, манящие губы. Едва она сделала первую затяжку, он стал целовать ее с такой поспешностью, что даже обжегся о сигарету… Потом они, усталые и немного грустные, сидели и смотрели на пароход, который в ожерелье огней скользил по реке.

Полковник принялся расхаживать взад и вперед по кабинету. Будь что будет, подумал он. Во всяком случае, его затруднения если и не преодолены, то отложены на какое-то неопределенное время или даже навсегда. Быть может, какой-нибудь партизан послужит орудием в руках судьбы и все кончит одной пулей? Он снова остановился у окна, посмотрел на кроны деревьев. Как знать, не сидит ли в эту самую минуту там, на суку, невидимый враг, целясь в него из карабина или готовясь швырнуть гранату в его окно? Черт возьми! Такие болезненные, трусливые мысли недостойны кадрового офицера! Обязанность солдата — остаться в живых и уничтожить противника. Это малодушие, конечно, результат жары и бессонницы, телесной и душевной усталости…

Зазвонил один из телефонов. Полковник взял трубку, выслушал доклад адъютанта и распорядился:

— Вызовите ко мне майора.

Вошел майор, человек лет сорока, невысокий и тучный. Выпученные глаза придавали его мясистому багровому лицу выражение, которое почему-то казалось полковнику непристойным. Толстые красные губы, совсем не похожие на тонкие, как лезвие ножа, губы полковника, говорили о животной чувственности. Среди сослуживцев майор славился добродушием и считался желанным гостем в любой компании. Любил хорошо и вкусно поесть, с комфортом отдохнуть и не думал, какое впечатление производит на других.

Он отдал честь несколько небрежно, даже, пожалуй, фамильярно. Полковник поглядел на него с неудовольствием. Военнослужащий, подумал он, не имеет права распускаться и так неприлично толстеть. Он начал замечать в своем подчиненном первые признаки процесса, неумолимо разрушающего тело и душу каждого белого человека, который слишком долго остается под физическим и духовным воздействием тропиков. Ему захотелось крикнуть: «Извольте подтянуться, когда отдаете честь! Подобрать живот! Застегнуть рубашку!» Однако он сдержался и подавил в себе раздражение.

Майор со вздохом облегчения развалился на стуле в вольной позе ковбоя среди ковбоев. Полковнику не понравилось, что майор сел, не дожидаясь приглашения, но и теперь он не сделал замечания.

— Что нового? — спросил он.

Майор открыл черную папку, которую держал под мышкой, вытащил из нее два исписанных листа и положил на стол.

— Вот донесение, — сказал он. — Мы так ничего и не узнали про контрабанду взрывчатки…

Говорил он хриплым басом.

Полковник взглянул на листки, но не притронулся к ним.

— А расследование взрывов в отеле и кинотеатре?

— Пока мы еще не напали на след.

Полковник нетерпеливо пожал плечами и сел у стола. Уже несколько месяцев майор находится в его подчинении, но он до сих пор не составил определенного мнения об этом человеке. Он не мог даже сказать с точностью, почему ему не нравится этот тип. Тем не менее полковник не мог не признать, что у майора есть положительные качества — умен, хитер, достаточно храбр и обладает поистине восточным терпением. Мало кто из белых способен так хорошо разбираться в капризной политике этой страны, во всех этих заговорах, контрзаговорах и ловушках, в достоинствах и недостатках туземных генералов, готовых перегрызть друг другу глотку в борьбе за власть. К тому же у него превосходная память, он довольно бегло говорит на местном языке. И все же…

— За два дня мы допросили более двухсот человек, и никакого толку, — сообщил майор, вытаскивая из кармана трубку и табак. — Никто ничего не знает. Никто никого не знает.

Полковник потушил сигарету о дно пепельницы и воскликнул:

— Проклятые азиаты!

Майор закурил трубку. Он затянулся, выдохнул дым с явным наслаждением и даже зажмурил глаза.

— Ну, положим, — улыбнулся он, — мы на Западе тоже умеем уходить от ответов, когда это нам нужно.

Полковник искоса поглядел на него. Мысли майора иногда казались ему не менее опасными, чем некоторые плоды этой части света: зрелые и сладкие, они вот-вот переспеют и, испортившись, станут отравой.

— В этих туземцах, майор, меня особенно раздражает одна их черта… э… как бы это выразить? Ну, аморфность, что ли. Как ни стараюсь я быть с ними добрым христианином, однако сравнить их могу только с чем-то из… Не то моллюски, не то черви… пиявки… Только вспомните, как они плодятся! Иногда у меня возникает такое ощущение, будто в этом ужасном климате, в этой жуткой жаре мы все плаваем в какой-то питательной среде, где быстро размножаются микробы и инфузории… и в конце концов мы обязательно заразимся какой-нибудь дрянью.