Пленник - [6]

Майор пожал плечами.

— А вы когда-нибудь думали, полковник, как представляют себе эти люди нас? С какими тварями сравнивают? Скорее всего, может, с драконом, который жует резинку, пожирает ванильное мороженое и испражняется напалмовыми бомбами…

Он на мгновение вынул трубку изо рта. Полковник как зачарованный уставился на влажные губы собеседника, испытывая что-то вроде тошноты, а тот продолжал:

— Ведь для этих людей главное — семья, род… А о том, что такое нация, они имеют самое смутное представление… Результат нашего расследования меня не удивил. Иногда мне кажется, что в этой стране все — близкие или дальние родственники: по крови или по браку, друзья, кумовья, единоверцы и прочее и прочее… Круговая порука! Все покрывают друг друга и, уж конечно, не выдают. Исключения можно сосчитать по пальцам… Вот почему я очень хотел бы понять этот народ, который, на мой взгляд, гораздо ближе нас к основным источникам жизни, к ее смыслу.

Он снова сжал трубку крупными, выступающими вперед зубами; их желтоватый цвет свидетельствовал о том, что они скорее всего настоящие, а не вставные. Полковник поднялся, превозмогая сонливость, расслаблявшую тело, затуманивавшую мысль. Он заложил руки за спину, пальцы левой руки охватывали запястье правой.

— То, что вы говорите, майор, — лирика наихудшего сорта. Мне знакомы фантазии вроде вашей о счастье первобытного, слившегося с землей человека и так далее. И я не согласен с тем, что мы страшные, кровожадные драконы. На мой взгляд, наша страна выполняет в мире цивилизаторскую миссию. Вот что вселяет в меня надежду, придает силы. Мы достаточно могучи, чтобы спасти от нищеты, болезней и невежества как эту, так и другие страны мира. А потом… несмотря на войну, мы все же строим здесь школы, больницы, амбулатории… Обучаем крестьян начаткам агрономии. А после уничтожения коммунистов мы предоставим этой нации жить самостоятельно.

Полковник замолчал, чувствуя, что сам не очень верит в то, что сказал. Но больше всего ему хотелось противоречить собеседнику, а потому он продолжал:

— К тому же мне не верится, что вы искренне восхищаетесь этими туземцами, которые заклинают духов своих предков, этой неполноценной расой, верящей в колдунов и астрологов. Мне говорили, что в здешней провинции есть религиозная секта, которая поклоняется богу в образе глаза…

Майор улыбнулся.

— Мы тоже поклоняемся странным богам.

Полковник сделал нетерпеливый жест.

— Хорошо! — воскликнул он. — Поговорим о том, что касается непосредственно нас. Из-за их нежелания выдавать бандитов партизанские главари безнаказанно приходят в город и свободно из него уходят — и они даже ночуют у родственников, прямо у нас под носом. Все это вам отлично известно.

Майор молча кивнул.

— А известно ли вам, полковник, как враг поступает с теми, кто сотрудничает с нами?

Известно ли ему! Перед глазами сразу же возникла неприятная картина. Это было месяца четыре назад. Он приехал в деревню, где только что побывали партизаны. Деревенские старейшины, обвиненные в предательстве, расстреляны. На видном месте прикреплена дощечка с короткой надписью на туземном языке: «Вот что ожидает всех, кто сотрудничает с белыми империалистами и их прислужниками».

Майор продолжал после короткой паузы:

— В столице положение еще хуже, чем здесь. Там существует подпольное правительство-призрак, которое имеет не меньше власти, чем законное. Мне сообщили, что у противника есть шестьсот «почтовых ящиков» и что его служба связи работает гораздо эффективнее нашей. У него имеются шпионы во всех стратегически важных пунктах, например на телефонной станции. Каждый бродячий торговец, каждый хозяин киоска или мелочной лавки может оказаться тайным агентом… Никогда не известно, кто с нами, а кто против нас.

Он улыбнулся, словно собираясь рассказать анекдот.

— На днях в одно кафе заглянул мальчик лет семи-восьми, с самым невинным видом положил на столик какой-то сверток и быстро вышел на улицу. Когда посетители кафе сообразили, что может произойти, и пытались бежать, было уже поздно… Спрятанная в свертке бомба взорвалась и ранила трех или четырех человек.

Майор смолк. Полковник уже не ощущал ничего, кроме удушающей жары, еще более тягостной, чем днем, из-за вечерней сырости. Он чувствовал себя отвратительно. По телу струился пот. Он прикинул, сколько еще часов ему предстояло мучиться, и с тоской подумал о холодном душе, чистом белье и удобной постели в номере отеля, где кондиционированный воздух был почти прохладным.

Майор, не выпуская трубки изо рта, вытирал платком лоснящуюся толстую шею. И полковник уже намеревался было закончить их беседу словами: «Ну хорошо, значит, все ясно…» — однако майор снова заговорил:

— Я могу рассказать вам одну историю, она довольно ярко иллюстрирует способность к сопротивлению и ожесточенность наших врагов… Это случилось вскоре после того, как я приехал сюда, полный иллюзий и наивных представлений, убежденный, что мы ведем войну, соблюдая все положенные нормы. Я командовал операцией по прочесыванию территории противника. Мы окружили последний очаг сопротивления. Через некоторое время огонь прекратился, все партизаны были перебиты… — Он усмехнулся. — Все, кроме одного. Из ямы сначала поднялась белая тряпка на палке, а затем показалась фигура партизана, державшего палку. Худой, желтолицый, в одной черной набедренной повязке. Я крикнул, чтобы он поднял руки вверх и сделал два шага вперед. Заморыш повиновался. Из предосторожности я приказал, чтобы он снял повязку. Он подчинился и стоял перед нами совершенно голый, с поднятыми руками. Никакого огнестрельного или холодного оружия у него не было. И все равно двое моих солдат подошли к нему очень осторожно, держа автоматы наготове… Они были от него в трех шагах, когда я увидел огненную вспышку и услышал взрыв. Солдаты упали ранеными, а сам туземец был разорван на куски…