Пленница в башне - [68]

Они появились в патио вместе, ее рука обвивала его руку, как золотая ветвь орхидеи. Она так и расточала свои женские чары, которые распространялись вокруг как аромат духов, отвечая на его внимание трепетом накрашенных ресниц и соблазнительной гримаской маленького пунцового рта. На ней было серебряное болеро без рукавов, к которому она надела серебряное ожерелье. Подол платья из черного крепа колыхался вокруг стройных икр. Невозможно было не признать, что ее оливково-смуглая элегантность удачно оттеняла смуглое изящество дона Рафаэля. Но Ванессе от души хотелось, чтобы такому мужчине, как дон, достался первый порыв чувства девушки, которая всем сердцем полюбила бы его, а не просто сгорала от тщеславного желания стать первой в его роскошном замке.

—Дитя мое, у вас грустное лицо. — Донья Мануэла, с которой Ванесса разделяла канапе, положила руку ей на колено. — Все еще дают о себе знать последствия аварии?

—Нет, спасибо. Я чувствую себя уже гораздо лучше. — Ванесса выдавила улыбку и, не удержавшись, добавила: — Сеньора Монтес, вы сегодня такая элегантная.

Бабушка Рафаэля взмахнула веером и взглянула через патио, туда, где дон и вдовушка вели беседу со своими друзьями. Лусия слегка склонилась вперед, очаровательно прислушиваясь и обдавая его ароматом духов, потом на мгновение коснулась его руки, и ее миндалевидно подпиленные ногти вспыхнули на фоне его темно-серого рукава. Необыкновенная белая камелия, закутанная в черную с серебром ткань, подумала Ванесса. Дон с улыбкой взглянул на Лусию, и ревность полоснула сердце Ванессы, ей захотелось вскочить и убежать прочь, и не завтра вечером, а не откладывая, немедленно уйти с этого ужасного приема.

— Они хорошо смотрятся вместе, — бодро произнесла она.

Донья Мануэла посмотрела на Ванессу; видимо, собираясь сказать что-то по поводу пары, стоявшей в противоположном конце патио, но сдержалась, будто пообещала кому-то хранить в секрете тайну, которую чуть было не разгласила. Вместо этого она тотчас переключила внимание на Барбару, которая, по-видимому, решила развлечь компанию своим пением.

Бэбс мастерски играла на гитаре, которую взяла в руки. Инструмент украшала алая лента, и все, кто находился в позолоченном солнцем патио, привлеченные пением девушки, мгновенно умолкли, когда она стала исполнять «О, море великолепно».

Ванесса мысленно унеслась к своему первому утру в Луенде, к пикнику под казуариной, когда суровый корсар угощал ее хрустящими рыбешками и кокосовым молоком и, рассуждая о любви, заметил, что она столь же жестока, сколь и прекрасна.

О да, именно так! Ничто не сравнится в жестокости с любовью, особенно когда знаешь, что она навсегда останется безответной.

— Еще! — воскликнули все, когда Барбара допела песню.

Она подбежала к своему крестному спросить, что он хотел бы услышать. Дон окинул взглядом юную стройную фигурку, и его темные глаза осветились любовью. Он назвал песню, она запела и, пока всеобщее внимание было приковано к певице и тому мужчине, которому она пела серенаду, Ванесса тихонько незаметно ускользнула из патио, чтобы не видеть счастья и радости, которые озаряли лица всех, кто присутствовал на празднике.

Ее пальцы нащупали кольцо маленькой калитки, она на ощупь открыла ее и оказалась в большом саду, где, наконец, смогла вволю выплакаться в полном одиночестве. Она уже как-то сидела здесь однажды, под этим миртовым деревцем, но тогда еще не знала, что беспокойство, тревожащее сердце, было вызвано неосознанной еще любовью, которой она так жаждала и которую уже почувствовала к идальго из Луенды.

До нее доносились обрывки мелодии гитары Барбары — испанской музыки, исполненной страсти, воскрешающей отголоски тех жестокостей и той славы, которые и породили мужчин, подобных Рафаэлю де Домерику. Не зря же она все время пыталась бороться со своей любовью: с самого начала она догадывалась, что ей предназначена именно эта роль — рыдающей в его саду иностранки.

—Почему вы плачете? — Дон Рафаэль, как всегда, настиг Ванессу внезапно. В нем чувствовалось невероятное волнение, которое она ощутила еще более, когда он обвил ее стан руками. Она не смогла бы сопротивляться их власти, даже если бы решилась на это. Поэтому просто позволила этим рукам обнять ее и прижать к сильному плечу.

— Полно, моя несравненная. Почему вы здесь и плачете в одиночестве? Неужели вас огорчает мысль о том, что вскоре вы окажетесь в объятиях человека, которого любите?

Она уже была в объятиях человека, которого любила, но не могла признаться ему в этом. Она лишь подчинялась, пока он ласково вытирал ей слезы, как маленькой девочке, которая упала и расшибла коленки:

— Ну вот, — прошептал он, — а теперь скажите, отчего вы так печальны? Может быть, вы так привыкли к обитателям замка, что с сожалением думаете о предстоящей разлуке?

— Да, — с трудом выговорила она. От его близости и от прикосновения его рук ее охватил сладкий дурман. Ей и раньше случалось чувствовать его объятия, но тогда она еще не была женщиной, страдающей от любви. Она и раньше прикасалась к нему, но тогда ее руки не жаждали погрузиться в густую шапку его волос и ощутить чеканные черты его худощавого лица. Она и раньше чувствовала его дыхание на своих волосах, но никогда ее так не тянуло к его губам.