Пленница Белого замка - [26]

Последний взгляд на ворота, в тщетной надежде, что створки распахнуться и меня увезут отсюда, и — подъем. Узкая тропинка указывает путь. Белая пыль тут же пачкает подол платья и плащ. Её никогда не удавалось отстирать, Замок словно метит тех, кто осмелился потревожить его покой.

Почему меня волнует одежда? Ноги подкашиваются от ужаса, а я жалею тряпки, обращаю внимание на растения вокруг. Папоротники, вереск и широколистные хосты обрамляют тропинку. Чуть дальше должен быть стелющийся можжевельник. Он всегда покрыт мелкими сизыми ягодами, и это кажется чудом. Как и весь сад, что цветущим каскадом устилает склон. У нас десяток садовников не могут добиться подобного, а тут все словно само растет.

Вдалеке поет ручей. В саду много источников и гротов. Вода течет прямо из скалы, а гроты… Они служили нам с Кэмом игровыми комнатами, когда приходилось приезжать сюда. Теперь не с кем будет прятаться в прохладной темноте. Я — единственный ребенок в Замке.

Тропинка превращается в широкую дорожку, и упирается в опущенный мост. Вода под ним покрыта цветущими розовыми кувшинками. Дядя Гард позволял рвать их сколько угодно, но строго следил, чтобы мы не плавали в лодке одни. Ходили слухи, что ров бездонный. Проверить ни я, ни Кэм не решились.

Мост остается позади, над головой проплывает высокая арка. Под ногами хрустит мелкий гравий, и я вхожу во двор.

Почему я никогда не замечала, какой он огромный? Люди, стоящие у крыльца, выглядят карликами. Они выстроились в шеренгу и терпеливо ждут. Коленки подкашиваются, но я двигаюсь дальше. Может, если не смотреть по сторонам, будет легче? И я упираю взгляд в землю. Перед глазами плывут разноцветные полосы — на ровной площадке двора садовники рассыпали крашеный гравий и песок. Если смотреть с башни, пятна складываются в дивный узор. Он постоянно меняется — в каждый мой приезд рисунок был новым.

Шорох ткани отрывает от созерцания земли. Я дохожу до ждущих людей. Слуги. Никогда меня так торжественно не встречали. Словно хозяйку. Но ведь хозяин тут один — дядюшка Гард.

— Приветствую вас, — я приседаю в поклоне перед высоким человеком в черной одежде.

— И ты — здравствуй, — мужчина жестом велит подняться. — Не будем терять времени. Идем!

— Да, — я заторопилась, нельзя заставлять ждать.

На самом деле дядей он был не мне, а моей пра-прабабушке с отцовской стороны. Но уж так положено было его называть. И я спешу по анфиладе за стариком, который выглядел моложе моего отца, и умираю от ужаса. Но куда страшнее стало, когда, остановившись в последней комнате, дядюшка с силой толкает одну из колонн. Что-то шуршит, шелестит, и каменный столб легко сдвигается с места.

— Идем, — дядя сует мне в руку горящую свечу и шагает в темноту.

Дыра превращается в колодец. Вниз ведет закрученная спиралью лестница.

Узкие ступеньки упираются с одной стороны в стену, с другой нависают над пропастью. Места едва хватает поставить ногу. Оступишься — и полетишь туда, в бездонную пустоту. А я хочу жить, и поэтому крепко прижимаюсь плечом к стене. Огонь судорожно зажатой в пальцах свечи пляшет от сквозняка, а раскаленный воск, капая на руку, немного приводит в чувство. Так я понимаю: страх отступает перед болью.

Спускаемся мы бесконечно долго. Дядюшка неожиданно останавливается, и я утыкаюсь в его спину. На ногах устояла, а вот спасительную свечку роняю. Она катится, прыгая по ступенькам, и гаснет, сдавшись бездне.

Но в темноте мы остаемся недолго. Дядя подхватывает меня под локоть и тащит вперед. А на стенах сами собой зажигаются факелы. Их много, и огни бесконечными рядами уходят вдаль и вглубь. Кажется, нас ждет вечность.

— Мы идем еще ниже?

Это мой голос? Похоже на блеяние овцы. А дядя молчит, и крепче сжимает локоть. Мне больно, но жаловаться не смею. Только изо всех сил стараюсь удержаться на ногах.

Наконец, дядя останавливается. Белые колонны справа и слева образуют ниши. А там стоят высокие каменные плиты.

— Это… гробницы?

Вместо ответа он толкает меня к одной из них:

— Ложись.

Я подчиняюсь. Но стоит вытянуться на жесткой поверхности, как тело обвивают железные цепи. Я с трудом удерживаю крик, а ужас отгоняю, вспомнив недавний урок. Нашариваю рукой конец пут, и туго закручиваю вокруг ладони. Боль приводит в чувство. Дядя Гард тихо напевает, стоя у изголовья. Время замедляет свой бег, становится текучим, похожим на темную патоку. Постепенно страх слабеет, и я решаю, что бояться нечего — ведь убивать меня не собираются. С этой мыслью я расслабляюсь. И судьба тут же жестоко наказывает за доверие.

Я много узнаю в этом подземелье. Крик рвет горло, судорогами сводит грудь. Раз за разом я умираю, но Замок возвращает меня обратно. Чтобы не сойти с ума, я вспоминаю, как Кэм сжимал челюсти, стоя у столба, и делаю то же самое. Зубы крошатся, и скрежет эхом проносится по бесконечной анфиладе.

Но дядя не слушает ни криков, ни стонов. А к утру и мне становится все равно.

Пока вспоминала, баржа подошла к берегу, и бурлаки успели сварить ужин. Он ничем не отличался от прошлого. Та же вонючая бурда. Я съела все и, отерев речным песком миску, вернула её кашевару.