Пленная воля - [13]

Неизменно, много лет,

Для любви моей безмерной

На земле желаний нет.

Мне не страшен подвиг трудный,

Безответность дорога;

Сладострастья трепет блудный

Ненавижу, как врага.

Ей молюсь я, как Мадонне,

И, поверив до конца,

Вижу: там, где мгла бездонней,

Два сливаются лица.

Вижу: снова чуждым взглядом,

В полумраке, у огня,

Где два кресла дремлют рядом,

Вы встречаете меня…

Мысль тревожная двоится…

И пока на вас смотрю,

Жаждет рыцарь, чтоб царица

Предпочла его царю.

«На скамьях унылых сквера…»

На скамьях унылых сквера

Пары вытянулись в ряд…

Небо серо, платье серо,

Речь тускла, и бледен взгляд.

Вдоль реки, где мгла струится

И дневной спадает жар,

Протянулась вереница

Повторяющихся пар.

За заводом, в травке хилой,

Где скрипя прошли возы,

Над болотистой могилой

Льнут к косынкам картузы.

В каждой хате, в каждом доме,

Раздвигая темноту,

На коврах иль на соломе

Вижу бледную чету…

В мыслях тайных явь творится:

И нежданный гость теперь

Незамеченный стучится

К вам в незапертую дверь.

«Звуков резких сочетанье…»

Звуков резких сочетанье,

Скрип наточенных ножей,

И жеванье, и глотанье,

И невнятный гул речей.

Звон посуды, залпы пробок,

Струн назойливый напев,

Нежный шепот и бок о бок

Смех и брань визгливых дев.

Пахнет дичью, пахнет мясом,

Сыром, фруктами, вином,

Пахнет гуще с каждым часом

И едой и табаком.

Пахнет женскими духами,

И цветами, и весной,

И смазными сапогами,

И навозом за стеной.

Блещут вольтовые дуги

В белых круглых фонарях

И злословят на досуге

Об алеющих зарях,

Оскорбляют звезды сплетней,

Дерзким вызовом — луну,

Шипом хриплым — ночи летней

Оскверняя тишину.

Так все ярко, так все шумно,

Без стыда обнажено,

Безнадежно и бездумно,

И безвкусно, как вино,

Так бесцветно-ограничен

Неба бледного простор,

Так уныло-безразличен

Звезд чуть видных тусклый взор,

Так спокойно все забыто,

Что сердца гнетет нуждой,

Так кругом все сыто, сыто

И любовью и едой…

Эти люди мне не судьи:

Не понять им, для чего

В самоцельном многолюдье

Миру нужно Божество,

И каким незримым чудом,

Претворяя в жертву грех,

Человек, восстав над блудом,

Восстает один для всех…

В мутной луже пьяных оргий

Чистый светоч душ угас.

Но сквозь пьяные восторги

Чист, как он, я мыслю вас.

Памяти Толстого

Кольцо сомкнулось под землею:

Где Достоевский, там Толстой.

Один был нашею душою

И плотью нашей был другой.

Их родила одна стихия,

И верил я, что смерти нет,

Где гробом стать должна Россия,

И быть могилой — целый свет.

И скорбно чту я общий жребий

России лучших сыновей,

Чей вопль, как вопль толпы о хлебе,

Гремит над родиной моей.

Их чту, кто был Россией послан,

В ком дух России воплощен,

Тот дух, что в мертвый дом был сослан,

От мертвой церкви отлучен.

Но осиянный ярким светом

Любви, отвергшей гнев и месть,

Толстой нам был живым заветом

Всего, что в нас живого есть.

Кругом деревья стали пнями,

Где лес стоял, поля легли,

Но врос он мощными корнями

В живую глубь своей земли.

И было все как в сказке древней,

И несуразной и простой,

И слился с русскою деревней

Весь мир объемлющий Толстой.

Один блуждая в бездорожье,

Он знал, как некогда Христос,

Что стало плотью слово Божье, —

И это слово нам принес

Из властной тьмы в убогой хате,

С признаньем мужа-палача,

В слезах Нехлюдова о Кате,

Сквозь крик Ивана Ильича,

В словах Акима и Платона,

В молчанье потных косарей,

И по следам Наполеона,

Где смотрит в небо князь Андрей.

И, освятив леса и нивы,

Живую плоть цветов и трав,

Он жил, познав, чем люди живы,

Но умер, смерть не оправдав.

И тщетно сердце жаждет мира:

Как победить, рассеяв мглу,

Зло жизни — неприятьем мира,

И смерть — непротивленьем злу?

Альфонс

Шикарен с головы до пят,

Белье — из тонкого батиста,

Ботинки узкие блестят,

И подбородок выбрит чисто.

Подобран галстук к пиджаку,

И тот же цвет носок лелеет,

И каждый волос к волоску

Приник — и двинуться не смеет.

Белее снега воротник,

И тверже мрамора манжеты,

И мил ему в стекле двойник

Безукоризненно одетый.

Он строен, статен и высок,

Черты и правильны и тонки,

Чернеет бровь, и бел висок,

И томно-вкрадчив голос звонкий.

И весь он гибок и силен,

И обольстительно-нахален,

И каждый жест его рожден

Притворством пряным женских спален.

Он в долг и спит, и ест, и пьет,

И носит в долг белье и платье,

Но сам он требует вперед

От женщин денег за объятья.

Проститутка

По бульварам в час вечерний,

В зимний сумеречный час,

Ты проходишь в толпах черни

И, маня, глядишь на нас.

Ты приходишь с Батиньолей

Иль с Монмартрского холма,

Где, теснясь, теснят до боли

Отсыревшие дома.

И под легкою накидкой

С вялой грузностью вола

Бродишь ты по грязи жидкой

От угла и до угла.

Платье смято, шляпа смята,

Тщетно в стан впился корсет,

И, поденщица разврата,

Ты — старуха в тридцать лет.

Ты привыкла, ты искусна,

Ты грязна и дешева,

Ты покорна и безвкусна,

И грубы твои слова.

И бегу я от позора,

Грязь любви в тебе презрев…

Ты ж — как знать? — пропойцу-вора

Любишь нежной страстью дев.

Concierge

В конуре, следя за домом,

Желчно штопает чулок.

На столе — бутылка с ромом,

В клетке — чиж, в горшке — цветок.

В мягких туфлях, в грязной юбке

И с косичкой позади

Ходит, точно фарфор хрупкий,

А не груди на груди.

И ворчит и носом водит,

Ненавидя всей душой

Всех, кто входит и выходит

Бесконечной чередой.

С раздраженьем постоянным,

Зла, как самый злобный пес,

Посетителям нежданным