Плененная горцем - [89]

Дункан задумался. Он смотрел в окно, следя взглядом за проплывающими в небе облаками, и вспоминал неистовство Мясника. Не было сомнений в том, что оно приносило свои плоды, а со смертью Беннетта его стали бояться еще больше.

И все же он должен был учесть и другие стороны этого дела. Например, такую мелочь, как свою совесть и сны, преследующие его из ночи в ночь…

Он встретился глазами с Ангусом.

— Я полагаю, что смогу добиться большего, пустив в ход титул Монкриффа. Король ко мне прислушивается, и, несмотря на то, что произошло между мной и Амелией, я уверен, что ее дядя, герцог, будет продолжать поддерживать мои усилия по восстановлению мира, если я встану на этот путь.

Ангус фыркнул.

— После того, что ты сделал с племянницей Уинслоу, он и слушать тебя не захочет. Я удивлюсь, если она еще не рассказала ему, кто ты и как посреди ночи явился к ней в спальню, едва ее не зарубив, а затем похитив. Сюда в любой момент может явиться армия красных мундиров. Именно поэтому я и предлагаю тебе надеть плед и уехать отсюда, пока у тебя еще есть такая возможность. Лэйн займет твое место в замке. Ему такая жизнь подходит гораздо больше.

— Амелия никому ничего не расскажет, — ответил Дункан. — Она дала мне слово.

Ангус презрительно фыркнул.

— И ты, кажется, ей поверил? Поверил слову англичанки?

— Да, я ей доверяю.

— Дункан, где твой здравый смысл? У тебя ведь есть голова на плечах!

Волна гнева захлестнула Дункана, и он поднялся с кресла.

— О каком здравомыслии ты говоришь? Я вызываю омерзение у женщины, которую хотел сделать своей женой! Она считает меня еще худшим чудовищем, чем этот насильник и мародер Ричард Беннетт. Она, может, уже вынашивает моего ребенка, а я об этом никогда не узнаю.

Дункан слышал, как гулко стучит у него в ушах кровь. Возможно, это услышал и Ангус, потому что он внезапно попятился.

— И у меня теперь нет оружия, — продолжал Дункан. — Оно лежит на дне озера Лох-Шил.

— Какого черта, Дункан! Что оно там делает?

Он ущипнул себя за переносицу.

— Я не могу тебе этого объяснить. Я почти ничего не помню. Все, что я знаю, — это то, что оно тянуло меня на дно, и если бы я его не бросил, я бы, скорее всего, утонул.

— Но как же меч твоего отца? Он его тебе передал.

— Ему сто лет, — кивнул Дункан. — Ты думаешь, я этого не помню? — Он подошел к окну и ударил кулаком по каменному подоконнику. — Мне кажется, я сошел с ума.

Он долго стоял у окна, глядя на озеро, пока не ощутил на плече руку Ангуса.

— Сражайся, Дункан. Это то, для чего ты был создан. Это вернет тебе рассудок. Доверься мне. Я завтра уезжаю. Поехали со мной.

Дункан стряхнул руку друга с плеча.

— Нет! Это только усугубит мое безумие. Я не могу этого сделать. Здесь нужно что-то другое.

— О чем ты говоришь?

Он обернулся к Ангусу.

— Я говорю о том, что Мяснику пора на покой. Я сделал то, что намеревался. Я отомстил гнусному ублюдку, который изнасиловал и убил Муиру. Но теперь с этим покончено. Я больше не буду убивать.

— Дункан, послушай меня…

— Нет! Я больше не желаю слышать ни единого слова! Пойди и скажи Фергусу и Гавину, чтобы они ждали меня у пещеры. Мы поговорим о том, что нужно сделать. Вы все свободные люди, и, если захотите действовать самостоятельно, я не собираюсь вас останавливать. Я сделаю все возможное, чтобы никто не узнал, кто вы на самом деле. Но я не могу к вам присоединиться, Ангус. С этим покончено. Я приложу все усилия к тому, чтобы вернуть Амелию.

Ангус нахмурился.

— Я ее люблю. Мне без нее не жить.

Он ее любил. Любил!

Ангус обеспокоенно шагнул вперед.

— Ты совершаешь ошибку. Она англичанка, она не понимает нашего образа жизни.

— Она понимает больше, чем ты думаешь, Ангус, А теперь, пожалуйста, уходи, Я приду к пещере завтра на закате. Единственное, что у меня осталось от Мясника, — это его щит. Я принесу его и отдам тебе, если ты желаешь продолжать борьбу. Если таков твой выбор, я буду уважать его. Ты мой друг, Ангус, и я никогда тебя не предам. Но я не пойду с тобой.

Ангус потрясенно кивнул и, пятясь, вышел из комнаты. Дункан опустился в кресло и посмотрел на портрет матери. Затем он положил одну ладонь на другую и прижал обе руки ко лбу.

Итак, решено. Мясника больше нет. Он будет бороться каким-либо иным образом. И еще… Пока не зная как, он собирался убедить Амелию простить его. Он должен искупить свою вину и заново заслужить такой великий дар, как ее уважение.

Глава двадцать четвертая

Дункан стоял у входа в пещеру, в которую он привез Амелию в утро ее похищения, и ожидал, пока его глаза привыкнут к полумраку. Он смотрел на остывшее кострище и вспоминал, как связанная грубыми веревками девушка сидела рядом с ним на корточках, дрожа от страха. Он перерезал веревки, сделал все, что мог, чтобы унять ее страх, и смыл кровь с ее ран.

Эта мысль показалась ему странной, потому что это его руки всегда были обагрены кровью и пока ему не удавалось их отмыть. Ему казалось, он никогда их не отмоет. Во всяком случае, до конца.

Я не могу выйти за тебя замуж. Я не могу быть с человеком, который отнимает чужую жизнь и ничего при этом не чувствует.

За последние несколько дней у него было много времени, чтобы поразмыслить над этими словами, То, что он о себе узнал, давало ему надежду на искупление; он что-то чувствовал. А если говорить точнее, то чувств было очень много. Возможно, он и не сожалел о том, что отнял жизнь у Ричарда Беннетта, и поступил бы точно так же, сложись обстоятельства снова подобным образом. Но вот отчаяние… Оно в его душе всегда присутствовало и было весьма сильным. Он всегда оплакивал страдания каждого человеческого существа, даже Беннетта, которого безжалостно избивал его собственный отец. Эта ситуация Дункану была известна слишком хорошо. У них с Ричардом Беннеттом было много общего. И все же они были разными, потому что Дункану чужие страдания удовольствия не доставляли. Он делал все, что мог, чтобы их предотвратить. Именно поэтому он и присоединился к восстанию — что бы защитить свободу и безопасность своих соотечественников, женщин в том числе.