Плен - [5]

Иван Архипович обернулся к жене, чтобы рассказать о том, как он был в лефортовском морге, и почувствовал, что всякая мысль о смерти, высказанная вслух, одним намеком погубит мать. Тогда он заметил с насильно веселой улыбкой:

— В конце концов, мы еще ничего не знаем! Все это может оказаться совершенным пустяком. Важно, что я нигде не слышал ни о какой пострадавшей девочке!

Молодая женщина пробовала улыбнуться в ответ, но потемневшее от муки и усталости лицо ее оставалось недвижным, как изваянное из камня. Иван Архипович присел возле нее.

— Ты бы отдохнул сам…

Он посмотрел на нее с удивлением: мысль об отдыхе, сне, завтрашней работе на фабрике не приходила ему в голову. Напоминание о них с новой резкостью подняло душное отчаяние в груди. Он вскочил с приливом новых сил и быстрыми шагами заходил по комнате.

Уличный шум, возраставший с каждым часом, пробивался в комнату, сливался в глухой гул. Замолкшие ненадолго звонки трамвая прорезали шум, как острые лучи солнца — сумрак комнаты. Дом просыпался, как город. С утра приходили новые надежды. Ранний звонок заставил вздрогнуть измученного отца. Он прислушался к голосам — спрашивали его. Бледнея от страха, он выскочил за дверь и тогда отчетливо услышал в дверях незнакомый голос:

— Заявление есть от них, что девочка пропала…

— Да, да! Что вы узнали?

Иван Архипович стоял перед милиционером. Тот не сразу ответил взлохмаченному, бледному человеку, протягивавшему к нему дрожавшие руки.

— Нашлась, кажется, ваша девочка… — наконец выговорил он не очень твердо.

Нерешительность ответа заставила отца прислониться к двери. Он ждал молча, не смея спросить. Сосед, открывший дверь милиционеру, крикнул за него:

— Жива?

— Жива… — с той же нерешительностью ответил милиционер и, махнув рукой, добавил сурово, — да уж не знай что и лучше: руку отрезало трамваем!

— Как?

Резкий крик смутил печального вестника. Он придвинулся к Ивану Архиповичу и заговорил проворно:

— Да вы пойдемте-ка в больницу, узнаете все. Может быть и не ваша еще девочка… Спрашивали из больницы, не было ли заявлений от родителей, а у нас только ваше одно… Я и зашел… Собирайтесь-ка!

Поток мягких, жалостливых слов, как свежий воздух после грозы, и мелькнувшая молнией мысль о том, что девочка все-таки жива, отрезвили Чугунова. Он благодарно взглянул на милиционера, сказал коротко:

— Сейчас… Я готов! — и вернулся в комнату.

Наталья Егоровна стояла в дверях и шептала, как помешанная:

— Жива, жива… Жива!

Иван Архипович нахлобучил картуз, крикнул в соседнюю комнату маленькой старушке:

— Посмотрите за ней, за Наташей!

И, втолкнув жену за дверь, решительно пошел за милиционером, готовый принять какое угодно несчастье, лишь бы не самое большее.

Глава третья Человек другого мира

И до сего времени, несмотря на неоднократные перестройки, стены Китай-города являют собой вид древнерусской крепости. Теперь уже нет здесь целого ряда приспособлений: нет в проездах башен подъемных решеток, как нет перед воротами подъемных мостов. С наружной стороны вокруг стен не осталось и следов глубокого рва, наполнявшегося водой. Бойницкие окошки не угрожают черными жерлами пушек. По зубчатому верху стены не бродят тени стрельцов с секирами и самопалами. Но и с утратой всех своих боевых приспособлений, Китай-город не потерял тяжкого величия седой старины.

Ночью, переводя свою пленницу из бескрышей, слишком открытой башни в шатровую за углом, даже Коська притих. Они пробирались стеной, каменными щелями в ней и угрюмыми пролазами, проделанными уже последними обитателями башен. Пыляй вспоминал о пятидесяти человеческих черепах, вырытых недавно в Китай-городе при ремонте какого-то фундамента, думал об оказавшемся под домом кладбище и молчал.

Девочка шла покорно и только, когда слишком уж крепко держали ее за руку, шептала:

— Больно же! Вы должно быть и ногти никогда не стригете!

Пыляй пробовал на ходу обкусывать свои слишком заметные ногти, Коська же равнодушно отплевывал с губ кирпичную пыль и ворчал тупо:

— Постригешь тут!

До башни ползли по земле, прячась в тени от далеко слышных шагов редких прохожих. Напротив резко вычерчивался угрюмый силуэт Дворца Труда. На розовеющем от приближающегося солнца небе, шпиц и башня бывшего Воспитательного Дома напоминали недремлющую сторожевую вышку. Мальчишки оглядывались кругом с преувеличенной осторожностью.

За угловой круглой башней, закованной железной дверью, оставшейся недоступной даже и для этих пролаз, они вздохнули свободнее. Выступ второй шатровой башни был рядом. До него промчались, не переводя духа, и замерли в тени.

Коська держал пленницу. Пыляй стал на колени и принялся с проворством убегающей крысы царапаться в кирпичи. Ловким рукам его нужно было немного времени, чтобы вынуть десяток камней, закладывавших сводик окна, давно уже ушедшего в землю и оставившего теперь только узкую щель над землей.

Этот ход, тщательно при ненадобности опять закладывавшийся кирпичами, был хорошо знаком обитателям Китайгородских развалин. Железная, кованая дверь снаружи, решетки на верхних окнах, ржавые замки и поросшие травой пороги никому не внушали сомнения в необитаемости башни. А между тем внутри ее, в мрачном подвале, в дождливые ночи или зимние дни Коська с решительностью законного коменданта распределял жилую площадь между своими ребятами.