Плен - [7]

Много лет назад она уехала сюда, надеясь, что хотя бы тут, где цивилизация, где не страшно, где все иначе, она сможет стать девочкой, вернуть себе то, чего всегда была лишена. Здесь она изменится. Здесь ее полюбят. Здесь она создаст настоящую семью. С кем-нибудь заботливым. С безопасным. И заберет Нину. И матери будет помогать деньгами, чтобы та перестала попрекать ее чертовым заводом. Разве это Катя плохо училась и рожала детей? Разве это Катя поселила ее в этом чертовом городишке и затолкала на завод? Нет ведь. Так почему Катя все равно чувствует себя перед ней виноватой? Мать сама упорно бежит внутри этого колеса, как хомяк в клетке, сама ничего не предпринимает, чтобы вырваться, еще и Нину калечит своим воспитанием. Да и сама Катя бежит внутри такого же колеса, но покрупнее и понаряднее. Она устала, бессонница все навязчивее, и настойка пустырника перед сном, чтобы поскорее заснуть, как-то сама сменилась на пятьдесят граммов вермута. И его тягучая сладость незаметно перерастает в клоповную горечь коньяка. И скоро, наверное, она купит вместо коньяка водки и начнет опохмеляться по утрам. И почистив на ночь зубы, перед зеркалом удивленно трогать кончиками пальцев оплывающее от пьянства лицо.

Чтобы вырваться, Катя иногда заскакивала на какие-нибудь медитации, курсы холотропного дыхания, йогу или тренинг осознания женской энергии, но после становилось только хуже. Каждый раз, выходя на свежий воздух из прокуренного ароматическими свечами помещения, Катя включала телефон и ощущала, как каждое приходящее оповещение от тех, кто до нее в этот час не дозвонился, вдалбливает ее все глубже и глубже в реальность. И вот снова, живешь в трубе пылесоса, постепенно все ближе и ближе к пылесборнику, и для того, чтобы остановиться и выйти, нужно перебороть все и выйти через вход. Но Катя – не ее мать. Она сильная. Она вырвется. Не ради себя, ради Нины. Нужно было решаться. Это страшно и вряд ли поможет, но нужно было хоть что-то сделать. Как-то изменить свою жизнь, убить этого внутреннего мужика, стать слабее, нежнее, женственнее. Пора.

Катя докурила, встала и вошла в клинику.

– Вы так легко нашли мне время, – проговорила Катька, вальяжно укладываясь на кушетку, – Я так похожа на психа?

Психиатр промолчала. Катя подумала, что это такая тактика, как у цыганок – просто слушай, пока человек растерян и сам все про себя рассказывает, а потом выдавай за мистику. Но вчера, на интервью, Катя почему-то поверила этой женщине. Неужели действительно можно так вот взять и погрузить человека в прошлое, и тогда он вспомнит то, что и сам забыл? Это казалось каким-то необычайным волшебством, ключиком, открывающим потайные двери. Катя тогда спросила в шутку, не могут ли они загипнотизировать и ее. Психиатр слишком серьезно кивнула, выдала визитку и записала на завтра.

– Я не уверена, что поддаюсь гипнозу, – добавила Катька, чтобы что-то сказать.

– Детское насилие. Вытеснение. Процесс будет болезненным. Прерывать его нельзя. Сеансов пять-семь.

Катя рассмеялась и села.

– С чего вы это взяли? Да, у меня была жесткая, садистичная мать, но вряд ли это насилие. Я же ушла из дома. В пятнадцать.

Психиатр кивнула:

– Процесс прерывать нельзя. Нужно будет вспомнить все. Кроме того, нужно учитывать, что возможна временная потеря трудоспособности. Поэтому приходите, когда будете готовы.

– Я готова. И вообще, с чего вы взяли, что я…

– Вы сами сюда пришли.

– Я просто хотела проверить…

– Видите ли, я убеждена, что наше подсознательное гораздо умнее нашего рацио, оно так устроено, что ищет выхода и стремится очиститься. Вы ведь журналистка? Еще и ушли из дома в подростковом возрасте. Вы умны, психика у вас устойчивая, если бы вы знали, в чем дело, вы бы уже обратились к психиатру и проработали проблему. Но вы не знаете, а проблема есть. Поэтому вы здесь. Это вытеснение. Психика вытесняет в основном насилие, в других случаях действуют другие механизмы, проекция, замещение…

– Подождите… Я вообще не поэтому сюда пришла.

– Хорошо. Но мы все равно в это упремся. Давайте по порядку. Что вас беспокоит?

Катя подумала, что вообще-то надо бы сейчас уйти, потому что наверняка шарлатанство, эта женщина ее совсем не знает, а уже делает выводы. Но с другой стороны, вдруг все действительно так, как она говорит. А значит, после этого все изменится?

– Я хочу семью.

– Что вы вкладываете в это понятие?

– Ну… Что и все.

– Все очень индивидуально, давайте конкретно.

Катя хотела настоящую семью. Такую, которой у нее не было, но если это существует в природе, значит, может быть и у нее. Было же у многих знакомых старичков.

В детстве Катька обожала старичков. Они все будто знали ответ, волшебный ключик к ее сердцу. Они жалели ее и берегли, с ними было по-настоящему спокойно и уютно. Ей нравилось чувствовать себя глупым смешным щенком, который пришел в этот мир для радости, и каждый дедушка расплывается в доброй улыбке, когда она смотрит на него горящими глазами и слушает раскрыв рот. А потом заливается звонким хохотом. Ловить в мельчайшем изменении тона смену настроения и до тех пор, пока дедушка не заговорит, придумывать себе всякое волшебное про его приключения. Впрочем, дедушки всегда говорили сами. Будто из всей толпы они видели только Катьку, смотрели только на нее и говорить хотели только с ней. Потому что она маленькая девочка, которую изо всех сил хочется уберечь. И сами они молодели с ней, хохотали, будто, оберегая ее, скидывали всю тяжесть прожитых лет, весь цинизм жизни и больше ни о чем не могли думать, просто радовались.