Племянник короля - [45]

Во мнении сейма, а в особенности сеймовой галерки, князю Станиславу чрезвычайно повредило его выступление в защиту военного департамента. Но и за это его, по моему мнению, трудно особенно винить. Князь, как командующий пешей гвардией, имел много дела с департаментом и наряду с его недостатками видел там и многие достоинства. Сотрудничая с генералом Комажевским, он отлично знал, сколько души и труда вложил этот скромный энергичный генерал в налаживание польской армии, насколько он больше стоил магнатских вояк типа Браницкого, которые стремились отнять у него власть.

По вопросу о народной кавалерии князь Станислав выступал своим обычным образом: рассудительно, не слишком эффектно, но деловито, оперируя трудно опровержимыми аргументами.

Князь доказывал, что восемнадцать тысяч в кавалерии в одной только коронной армии – решительно чрезмерное число. «Какие же у нас останутся средства на пехоту? – говорил он. – Одна конница еще войска не делает, но и с большой и отличной конницей победы не одержишь. Она от пехоты и артиллерии зависит, и, только когда те свое действие окажут, кавалерия учинит остальное. Если наша страна, решившись на непомерное умножение конного воинства, о пехоте меньше будет заботиться, то никогда и не добьется такой армии, которая бы с соседними равняться могла. И посему недостаточный для защиты страны и сугубо дорогой оный род войск через резкое увеличение свое, как предлагается, может стать много пагубным. Ведь мы же беспременно будем требовать от офицеров, дабы те дисциплину в этом войске блюли и никоих провинностей не дозволяли, а как же они за сим уследят, когда, увеличивая эскадрон с тридцати до ста пятидесяти седел, мы никакого офицера не добавляем? Какой большой беспорядок может в стране учиниться при столь большом и резком наборе, когда среди пополнения будет не одно товарищество, но и рядовые, и много другого люда, что за войском для услуги товариществу следует. Никак нельзя поручиться, что столь многочисленная свора не будет творить разные бесчинства, коих слишком малое число офицеров предотвратить не сможет… Объявить набор в несколько тысяч дворян столь быстрым образом – сие то же, что объявить всеобщее ополчение. Но всеобщее ополчение никогда армией не называлось, и на таких основах армии создать нельзя».

Речь князя-подскарбия была смелой, прогрессивной и глубоко справедливой. Опровергнуть его аргументы по существу вопроса было не так-то легко. Но в этом отменном выступлении князь совершил одну непростительную ошибку. Говоря о народной кавалерии, он употребил по отношению к ней оскорбительное слово «свора». Клика Браницкого великолепно использовала эту промашку.

Защитники проекта не полемизировали с князем по существу дела, а уцепились за эту неудачную «свору». Слово это проходило во всех последующих выступлениях и перекатывалось по галереям сейма. «Князь-подскарбий оскорбляет мелкую шляхту!» – с возмущением восклицали с депутатских скамей, а галерея вторила речам депутатов аплодисментами, свистом и оглушительным гамом.

Деловую защиту проекта взял на себя сам автор. Но что значило скромное, деловитое выступление князя Станислава по сравнению с великолепным театральным представлением, которое устроил перед палатой и галереей Браницкий! К братьям шляхтичам обращался простак-магнат, режущий правду-матку, равный говорил с равными. В польском костюме, левая рука на эфесе сабли, лихо подбоченившись правой, гетман метал громы, взывая к братьям шляхтичам. «Я взываю к польскому духу. Эта кавалерия из нас самих состоять будет. Как одни из нас не пожалеют денег на войско, так и другие не пожалеют крови своей… По опыту своему знаю, понеже бывал в воинских кампаниях: одно дело, когда у тебя солдат, по тактике выученный, хоть и бывалый он на войне человек, а половина боевого духа в нем уже побита, и только палкой можно гнать его вперед. А в народной кавалерии довольно, чтобы брат брату крикнул: „Давай, пан Павел! Навались, пан Михал!“ – и все разом в огонь пойдут!»

Против подобных аргументов шляхетская палата была бессильна. Речь князя-подскарбия была справедливой и прогрессивной, но верх взял демагог и реакционер Браницкий. Князь проиграл по всем статьям. Пострадал не только вопрос о народной кавалерии, но и он сам лично. Смертельный враг Понятовских постарался, чтобы шляхта вспомнила о нанесенной ей обиде. Гордого претендента на корону вынудили к постыдной самокритике. Перед сеймом и галеркой он вынужден был объяснить, что, произнося «свора», имел в виду «не шляхту», которую уважает, а «прислужников низкого сословия». Но и это не помогло. Роковая «свора» прилипла к князю надолго. До сих пор шляхта его просто не любила. Теперь за одно это слово его повсеместно возненавидели. Больше, чем короля, который довел страну до раздела, больше, чем примаса, которого считали символом всяческих несправедливостей.

Ничем уже не сдерживаемая шляхетская ненависть вылилась в площадной сатире:

Пусть хоть черти с… в кашу —

Не позорь ты шляхту нашу,

Преть Телок и важен с виду —

Не дадим себя в обиду.

Кастелян Езерский только осмеял князя Станислава. Браницкий был человеком того же склада, что Езерский, но куда сильнее. Его удар навсегда выбивал из игры.