Племянник короля - [43]

Крушение князя-подскарбия началось с характерной сценки, столь микроскопической и мало заметной, что она в общем водовороте сеймовых страстей, несомненно, прошла бы незамеченной, если бы тут не был замешан один из Понятовских.

Сознательным вдохновителем и режиссером этого эпизода был известный «горлопан» Четырехлетнего сейма, известный владелец варшавских публичных домов возле моста, демагог и реакционер луковский кастелян Яцек Езерский.

Случилось так, что кастелян Езерский в запале одной из своих балаганных речей, которыми он срывал дешевые аплодисменты галерки, повернулся спиной к трону. «Князь Станислав прервал его, чтобы сделать замечание и указать на неприличность поведения. Кастелян ответил, что замечаний этих не принимает, поелику князь не имеет права их делать и тем нарушает равноправие. Затем приблизился к королю и, преклонив колено, попросил прощения за проступок, в котором его только что обвинили».

Резкая отповедь князю с одновременным театральным выражением покорности королю для всех зрителей была ясна и недвузначна. Это был первый отклик на принятое двадцать лет назад ненавистное шляхте решение о признании Понятовских принцами крови. Перед тобой, король, я могу преклонить колено, ибо ты мой конституционный монарх. Но ты, щенок, кичащийся узурпированным венцом, не смеешь делать замечания свободному шляхтичу!

Шляхта поняла это и наградила смельчака бурными аплодисментами. Езерский, относительно моральных качеств которого никто не питал никаких иллюзий, стал героем дня. Наконец-то щелкнули по носу этого умничающего постника! Хотя бы за то, что он недавно выступал в защиту военного департамента. В этом сейме нет места для Понятовских, «умеренных», «порядочных», «моральных». Для этого сейма существуют только «клика Понятовских», которую следует истребить.

До сих пор достоинства князя Станислава прославляли первые поэты страны. Теперь за него взялся анонимный шляхетский поэт. В тот же день Варшаву облетел ехидный стишок:

Хоть на вид учтивец, сам гордыней пышет,

Дядина корона свет ему затмила,

Хоть он и ученый, да умом не вышел,

Все брюзжит на что-то, все ему немило.

Вынести такого было бы не просто,

Не случись в Варшаве кастеляна с моста.

Легко представить, каким ударом было это несуразное происшествие для болезненно самолюбивого королевского племянника. «Самый гордый из Понятовских», несостоявшийся король Польши в течении одного дня стал несерьезной фигурой, излюбленной мишенью развязных памфлетов.

Но это была только легкая прелюдия к настоящему скандалу. В декабре из потемкинского лагеря под Очаковом приехал на сейм великий гетман Ксаверий Браницкий. Нам немало известно о фанабериях, продажности и своеволии польских магнатов той поры, но Браницкий побил все прежние рекорды. Великий коронный гетман, выслуживавшийся в качестве добровольного предводителя казацкого полка, генералиссимус, играющий в независимого лихого наездника в чужих сражениях, – этого история Речи Посполитой еще не знала. За последний поступок Браницкого ненавидели во всей стране, он стал ярчайшим символом национальной измены, о нем писали сотни ядовитейших пасквилей, даже потемкинские офицеры относились к нему с нескрываемым пренебрежением. Королевская партия все время использовала этот козырь в борьбе с оппозицией. Князь-примас в убийственных выступлениях не оставил живого места на ренегатствующем гетмане. Предполагалось, что после возвращения на родину Браницкий предстанет перед судом сейма.

Но политика – это политика. Потемкинские сторонники, то есть пророссийская группировка магнатской оппозиции, главой которой был Браницкий, в первой фазе Четырехлетнего сейма боролась против короля плечом к плечу с прусской партией. Поэтому в защиту своевольного изменника еще до его прибытия на сейм выступили наиболее видные патриотические деятели – Адам Чарторыский и Игнаций Потоцкий.

Потом появился сам гетман. В польском облачении, полный гонора, с обычной патриотической фразой на устах. За это ему сразу же простили часть прегрешений. Полагали, что он нападет на примаса за его резкие выступления, но получилось наоборот. «Речь (Браницкого) была умеренной и приличной, он ограничился заявлением, ч го поскольку Речь Посполитая увеличивает свою армию, то он считает необходимым воспользоваться „возможностью приобрести новые познания в военном искусстве“. Затем гетман принял введенную недавно присягу в том, что он „не получал никогда, не получает и никогда получать не будет жалованья ни от какой чужой державы под какой бы то ни было видимостью“. И… вся история оказалась улаженной.

На некоторое время Браницкий притаился, дав время успокоиться общественному мнению. Но потом сразу же со всей энергией включился в сеймовую политическую игру. Вскоре после своего возвращения «очаковский партизан» провел несколько совещаний с маркизом Луккезини, которые устроила у себя дома княгиня Чарторыская. Луккезини в секретном донесении прусскому королю набросал убедительный портрет гетмана с его идеей спасения отчизны: «… он не побоялся при княгине изложить мне свой план, к осуществлению коего хотел бы склонить своих соотечественников и какое-нибудь иностранное государство, которое бы искренне тронулось Польшей и связало бы себя с ней союзом для удовлетворения взаимных стремлений. План его основывается на том, чтобы с наступлением весны в каждом воеводстве возникли бы конфедерации, все они соединились бы с варшавской и, получив от вашего королевского величества армейский корпус, нашли в нем поддержку. С недостатком последовательности, присущим всей его жизни, великий гетман неоднократно повторил мне при княгине, что если бы этот план был принят вашим королевским величеством, то он сам бы немедля прибыл в Берлин, чтобы договориться о военных действиях. Мысль его направлена в сторону Галиции, где он хотел бы поднять восстание. Намерение его – базируясь на Каменец, бросить польскую кавалерию в партизанские действия, для коих она только и годится. Столь своеобразные высказывания в устах человека, так близко связанного с князем Потемкиным, осыпанного милостями императрицы, только что прибывшего из-под Очакова, вынуждали меня соблюдать большую осторожность в разговоре… Тем временем княгиня Чарторыская делает все что может, дабы ее друзья уверовали в патриотические чувства Браницкого, только не знают, сумеет ли она изгладить в их памяти воспоминания о былом».