Племянник короля - [31]

Из Несвежа отправились прямо в Гродно. В своих воспоминаниях князь Станислав уделяет гродненским делам довольно много места. «Гродненский сейм, – вспоминает он прочувствованно, – был, возможно, последним в Европе проявлением истинно народного величия без ложной мишуры и пускания пыли в глаза». Одна резиденция князя с окрестностями занимала пространство немногим меньше территории целого имперского Бурга. Были там театры, залы для маскарадов и еды, в которых могли пировать по семьсот человек. Имелся зимний сад с тремя климатическими поясами. «Какой контраст с судьбами государства! – задумчиво восклицает автор записок, но тут же возвращается к прерванному перечню: – Подобные резиденции были и у других литовских магнатов, и два месяца прошли очень мило, так что сейм не проявлял ни малейшего основания быть недовольным». Это беззаботное описание гродненского сейма не очень-то хорошо характеризует князя Станислава ни как государственного деятеля, ни как патриота. Потому что достаточно обратиться к любому патриотическому описанию обстановки того времени, хотя бы к популярным запискам Юлиана Урсына Немцевича, чтобы убедиться, что этот столь восхваляемый князем сейм был при всем великолепии внешних реквизитов зрелищем довольно постыдным, сеймом абсолютного бессилия. Он не решил ни одного важного вопроса, поскольку этого не допустили послы разделивших Польшу стран. Все происходившее там вместе с содержанием зачитанных министерских отчетов складывается в мрачную картину чрезвычайно далеко зашедшего ограничения политической суверенности, при полнейшем обнищании казны и административном развале. Но от князя-подскарбия, при всех его достоинствах и остроте зрения, трудно требовать патриотической объективности Немцевича. Его мнение о гродненском сейме было мнением правящего министра и члена королевской семьи. Сейм не давал ни малейшего повода для недовольства, потому что, пока он длился, не произошло ни одного неприятного для правительства скандала. Сейм был хороший, потому что он утвердил уплату королевских долгов, избавив трон и королевскую семью от публичного скандала, вызванного банкротством Пресловутая родственная солидарность Понятовских начинает брать верх над личными достоинствами князя. В свое время он дорого за это заплатит.

В его записках впервые упоминается об известной и неоднократно описываемой афере Догрумовой, которая в конечном счете привела к полному разрыву между королем и Чарторыскими и Потоцкими. Князь излагает это довольно подробно «В Гродно я хотел пригласить короля к себе на обед. Но его доверенный, генерал Комажевский, заявил мне, что король ни в коем случае не может обедать вне дома. На мои настояния он конфиденциально сообщил мне, что к этому имеются серьезные основания, ибо, как сообщила некая Догрумова, князь Адам Чарторыский намеревается отравить короля. Я превратил всю эту историю в шутку и все же добился, что король обедал у меня, он и с ним еще триста человек. Больше я об этой забавной истории и не вспоминал. Но по возвращении в Варшаву я как-то очутился в театре рядом с королевской ложей, генерал Комажевский зашел ко мне и сказал, что хочет поговорить. Мы прошли в прилегающий к ложе кабинет, и он рассказал мне, что Станислав Потоцкий с пистолетом в руке арестовал на улице королевского камердинера Рикса, обвиняя его в том, что он является главой заговорщиков, намеревающихся отравить князя Адама. Основывалось это на инсинуациях все той же самой Догрумовой.

Заговор этот вызвал много шума и публичного беспокойства. Я предложил королю, чтобы он написал пояснительную записочку своей кузине, теще Потоцкого, жене маршала Любомирского. Но король сказал, что не может компрометировать маршала Мнишека, которого он уже послал к княгине с официальным заявлением, что он желает, чтобы дело это было выяснено, тщательно рассмотрено и виновные со всей строгостью наказаны. Маршал Мнишек застал у княгини русского посланника Штакельберга, который был причастен к началу этой несерьезной войны. Весьма вероятно, что Штакельберг сам был движущим механизмом этой истории, поскольку российский двор постоянно упрекал его в том, что он не поддерживает и не углубляет противоречий между политическими группировками в Польше. Желая себя реабилитировать, он и заварил и, скорее всего, усиленно раздувал эту нелепую историю, которая завершилась уничтожением Польши. Догрумову судили и приговорили к пожизненному заключению. Потоцкие были страшно уязвлены».

В числе многих зрелищных действий, скрашивающих гродненскую сессию сейма, был и варшавский театр Войцеха Богуславского. Князь Станислав, вынесший склонность к театру еще из школы театинцев, завязал с Богуславским близкое знакомство и во время пребывания в Гродно дарил его особой симпатией. Спустя два месяца из-за этого даже произошла громкая история, очень повредившая князю в глазах биографов Станиславской эпохи. Послушаем, что пишет об этом в своих записках сам «отец польского театра» Войцех Богуславский.

«В январе 1785 года, после ареста камердинера Рикса, владельца театральной привилегии, все артисты разбрелись, все подмостки закрылись… К неожиданному счастью, депеша, присланная князем Станиславом Понятовским, тогдашним управляющим королевскими владениями, призвала меня приехать с обществом актеров в Гродно давать представления до конца зимы на театре, который там был сооружен перед последним сеймом… Мы прибыли в Гродно в середине февраля в самые сильные морозы. Первым шагом моим было представиться князю. Но его удивление при виде меня равнялось моему, когда я услышал от него, что он, переменив свое решение, послал ко мне вторую депешу (которая, верно, разминулась со мной) с наказом уже не приезжать в Гродно, поелику он, поимев нужду в манеже, построенный в нем театр велел разобрать, И впрямь, покинув через несколько минут дворец, я воочию убедился, что на Парнасе, где недавно обретались музы, уже галопировали куцые английские кони».