Племя - [10]

Город протянулся с востока на запад вдоль узкой долины, окруженной горами. Когда сербы заняли высоту, то оборонять его стало практически невозможно. Танки могли устраивать по зданиям прицельную стрельбу, легко пробивая стены, а в прежде неприступных зданиях вроде городского суда визжали минометы.

Снайперы занимали позиции на крутых склонах холмов и отстреливали гражданских по собственному усмотрению.

На глаза часто попадались тела пожилых людей, скрючившихся на улице с пулей во лбу и рассыпавших на тротуар продукты из пакета. До наступления темноты жители города нередко выбегали на улицы и утаскивали прочь эти тела.

Сербы контролировали каждую улицу, ведущую из города, и большинство горных вершин в округе. Они разрешали поставлять лишь то количество еды, которого людям хватало для выживания. Сербская мафия вдоль линий фронта вела дела с сараевской мафией, которая также боролась за защиту города, и обе заработали невероятное количество денег.

Главная дорога, которая проходила через весь город, была настолько открыта огню, что ее прозвали «аллеей снайперов». Бензин стоил 50 долларов за галлон, редкие автомобилисты ездили по ней на максимальной скорости, но все же многие из них не выжили.

После года осады боснийцы выкопали туннель под нейтральной зоной в аэропорту. До этого из города можно было выбраться, лишь перебежав через взлетную полосу под прицелом сербских пулеметов. Многие из тех, кто пытался это сделать, также не выжили. Каждое утро французские отряды ООН в аэропорту выезжали, чтобы собирать тела.

За время трехлетней осады почти 70 тыс. человек были убиты или ранены сербскими войсками, обстреливающими город, – пятая часть населения. ООН подсчитала, что половина детей в городе своими глазами видели убийства и приблизительно каждый пятый потерял на войне члена семьи. Люди порой специально выходили к снайперам, чтобы те положили конец их страданиям.

Через год осады, как раз перед моим приездом, пара подростков вышла на нейтральную территорию у реки, чтобы перейти на сербскую территорию. Их очень быстро застрелили, юноша упал первым, а девушка ползла к нему, пока он умирал. Он был сербом, а она – боснийкой, они начали встречаться еще в старших классах школы. Их трупы пролежали там много дней, поскольку из той зоны забирать тела было слишком опасно.

Я видел в том городе множество странных искажений жизни, которые может породить лишь война, но, наверное, сильнее всего меня поразила одна картина. Мужчина средних лет в деловом костюме согнулся над каким-то холмиком во дворе современной высотки. Здание выглядело как обычный европейский банк или страховая компания, только вот все окна в нем были выбиты взрывом, а стены испещрены шрапнелью. Я присмотрелся и увидел, что мужчина складывал в кучу сухие ветки. Закончив, он поставил на вершину кучи алюминиевый ковш с водой и поджег ветки зажигалкой. Потом выпрямился и посмотрел на меня.

Я подумал, что Апокалипсис – это когда человек в деловом костюме разводит костер во дворе заброшенной высотки, чтобы вскипятить воду. В других обстоятельствах это мог быть любой из нас, в любой точке мира, но это случилось именно там, именно с ним, и я тут ничего не мог поделать. Он молча кивнул мне в ответ на мой кивок, и я оставил его в покое.

Можно точно сказать одно: перед общественным коллапсом все равны хотя бы некоторое время. Из-за землетрясения в 1915 году в итальянском городе Авеццано меньше чем за минуту погибли 30 тыс. человек. В самых пострадавших зонах количество погибших достигало 96 процентов. Пострадали и бедные, и богатые, и всем выжившим пришлось элементарно бороться за жизнь. Им нужны были еда, вода, кров. Еще спасти живых и похоронить мертвых. В этом смысле тектонические плиты под городом Авеццано воссоздали условия нашего общинного прошлого. Один из выживших написал:

«Землетрясение сделало то, что закон обещает, но на практике не обеспечивает. Оно сделало людей равными».

Томас Пэйн мог бы легко вдохновиться на создание свободного общества, глядя на выживших после землетрясения, а не на американских индейцев. Общины, опустошенные естественными или техногенными катаклизмами, почти никогда не впадают в хаос, даже напротив, они становятся справедливее, равноправнее и осознанно честнее к индивидам. (Несмотря на ложь в новостях, после урагана «Катрина» преступность в Новом Орлеане пошла на убыль, а большинство «мародеров» просто искали еду.) Такое коллективное поведение типично для мест, пострадавших от стихийных бедствий, и именно эти добродетели Пэйн воспевал в своих революционных трактатах.

Вопрос общественного распада перед лицом бедствия внезапно остро встал в преддверии Второй мировой войны. Великие державы готовили массированные бомбардировки для того, чтобы спровоцировать массовую истерию в городах. Английские власти, к примеру, предсказывали, что немецкие налеты повлекут за собой 35 тыс. жертв в день в одном только Лондоне. Никто не знал, как мирное население отреагирует на бомбардировки. Но правительство Черчилля предположило наихудшее. Мнение чиновников о населении было настолько плохим, что разработчики спасательных операций с неохотой брались даже за постройку общественных бомбоубежищ. Они боялись, что люди поселятся там и вообще никогда не выйдут наружу. Экономическое производство резко пойдет на спад, а сами убежища послужат почвой для возникновения политических разногласий и даже роста коммунистических идей.