Племенные войны - [84]

Лотта писала, что рада полученной весточке от Тойво, просила беречь себя и обещала дождаться, сколько бы времени ни потребовалось. Антикайнен перечитывал письмо снова и снова, закрывал глаза и пытался представить, как она писала его, слезы набухали у него на ресницах. Любимая девушка настолько его взволновала, что он даже забыл о Куусинене.

Когда же, наконец, вспомнил, сказал сам себе: «Я его мертвым не видел. Отто так просто не возьмешь. Отто еще не произнес своего последнего слова». Осторожный Куусинен в письме использовал столько кодовых фраз, что Тойво несколько раз становился в тупик: что бы это значило? Одно было ясно — Отто живее всех живых.

В целом, когда более-менее разобрался в смысле послания своего товарища, понял, что затеваемая оппозиция — это акция. Ее направляют буржуазные силы буржуазной Финляндии, но в то же самое время сам Куусинен готов использовать ее для своих целей. А Тойво он настоятельно рекомендовал держаться от всего этого подальше, не одобряя и не критикуя активистов. «Не только те, но и эти желают получить доступ к средствам из Турку», — писал Отто. — «Парни из «слезы социализма» действительно потеряли чувство реальности».

«Слеза социализма» — это бывшая гостиница «Астория», ныне Дом Советов, где проводили в комфорте и достатке свое время лидеры финской компартии. Те и эти — это финики и русские. Денег хотелось по-быстрому обеим сторонам.

В общем, решил Тойво, пусть все идет так, как и должно идти. Партийная склока — это не повод ввязываться в нее. Политика вызывала у Антикайнена все большее отвращение, и пачкаться в ней он не испытывал никакого желания. Тем более, связываясь с такой личностью, как товарищ Элоранта, уж больно здорово смахивающий на Сашу Степанова.

В начале августа курсанты вернулись с полевых сборов, получив каждый по две недели отпуска. Большинству красных финнов ехать в отпуск было некуда, поэтому это самое большинство ударилось в легкое бандитство, чему каждый был обучен в прошлой жизни. Спекулянтов в Питере был легион, их трясти не то, чтобы кто-то запрещал, но внимание к таким действиям было минимальным, как со стороны ментов, так и начальства училища.

Финны противопоставили себя обычным бандюганам. Впрочем, спекулянтам от этого делалось не легче. Пожалуй, главным результатом такого противостояния, помимо лучшего питания и возможности снять себе комнату с кроватью, было оружие. В училище личные пистолеты, как и винтовки, и пулеметы, строго воспрещались. Даже именное оружие, имеющееся у некоторых ветеранов, приходилось сдавать в оружейные комнаты под роспись. Теперь же вольноотпущенные курсанты обзавелись револьверами «на кармане».

Дом на Каменноостровском проспекте после «гибели» Куусинена прозвали «Клубом финских коммунистов имени Куусинена», хотя по сути он также и оставался все тем же величественным Домом Бенуа. Здесь теперь оргии не проходили, здесь проходили партсобрания. Веселиться сделалось интересней в ресторанах и загородом.

Сходки оппозиционеров тоже переместились, найдя новое место в квартире Элоранта, где хозяин раздувал своими речами и выходками праведный гнев, а хозяйка подпитывала его горячим чаем и игрой на валторне.

   С красным бантом к тебе приду,

   С революционным сердцем бушующим.

   Ты — революция и я штыком

   Защищу твою душу и туловище.

   С красным бантом к тебе приду,

   Расстреляю всех провокаторов.

   С красным бантом к тебе приду,

   С красным бантом приду и с плакатами.[13]

Финны пели, меняя звонкие согласные на глухие, решительно убирая смягчение звуков и отбивая такт ногами. А без песни никак, ведь песня строй пережить помогает. Элвира выводила музыкальную тему на своем инструменте, и все были счастливы.

Потом оппозиционеры убегали в нумера, общались с местными жительницами, тратили нажитые нелегким трудом бандитов деньги, а поутру злились еще пуще на ЦК финской компартии.

Как-то Элоранта поинтересовался у Пааси:

— Ну, а с этим Антикайненом как дела обстоят?

— Да никак! — ответил Акку. — Интересовался, конечно, нашими помыслами, но на этом и ограничился.

— И ничего не сказал? — недоверчиво спросил Войтто.

— Так он, вообще, мало говорит, — пожал плечами Пааси. — Сказал, что мысли у нас правильные. Пора на пленум вопрос выносить.

— Пленум! — ухмыльнулся Элоранта. — Да кто ж позволит с трибуны об этом говорить?

— И я про то! — сразу согласился Акку. — Ну, у Тойво в друзьях Куусинен ходил, пока того не пристрелили. Нахватался либерализма.

— Да, Куусинен, еще тот фрукт. Был.

Последнее слово он произнес с какой-то долей сарказма. Пааси хотел, было, уточнить, что, мол, тот имеет в виду, но передумал.

Однажды теплым августовским вечером Тойво встретился с Пааси, когда тот возвращался от несчастного, всего в слезах, петербургского судьи еще со времен царя с «незапятнанной репутацией». Слабость Акку питал к разного рода юристам и законникам. Его коллеги грабили барыг, он же специализировался на другом контингенте.

На самом деле встреча, конечно, была совсем неслучайной. Тойво долго выслеживал Пааси и теперь, как бы невзначай, объявился на пути. Они поговорили о том, о сем, а потом Антикайнен высказал идею: