Племенные войны - [65]

Тойво, конечно, расстроился. В большей степени это чувство вызывала потеря памяти, в меньшей — смерть какого-то крестьянина Исотало (если верить финскому суду убийство крестьянина Исотало на станции Рийхимяки произошло в 1918 году). Лунатизм никогда не был проблемой Антикайнена — он об этом даже не задумывался. Теперь же, оказывается, это проблема.

Солдаты пузатого фельдфебеля, видимо, посчитали, что все кончено, можно вывести этого парня на картофельное поле и стрельнуть его, как уже не раз бывало с другими. Они слаженно сделали дулами винтовок движение в его сторону, но дальше случилось неожиданное: ружье одного внезапно вывернулось из его рук и прикладом ударило другого по лбу.

Тойво же оказался возле Исотало, готовый ударить того, либо выпустить в него целую обойму. Но Паули тут же сделал ногой раз-два, и выбил винтовку из рук Антикайнена. Раз — это нога упирается в пол, два — нога уже поднята на высоту рук Тойво.

Все произошло настолько быстро, что толстый фельдфебель не успел вспотеть от испуга. Вообще-то, он был не из пугливых, но дело не в этом. Дело даже не в том, что ситуация поменялась с быстротой молнии.

Дело все в том, что никто теперь не знал, как из сложившихся обстоятельств выбраться. Тойво смотрел на Паули, Паули смотрел на Тойво. Антти смотрел на улетевшую винтовку. Один солдат смотрел на своего командира. Другой солдат смотрел сны. Кошка на печке перестала вылизываться и строго и с осуждением смотрела на людей.

— Ну, и что теперь? — спросил Антикайнен.

Марттина помедлил с ответом. Можно было, конечно, подраться с этим парнем. Вот только за кем окажется победа — вопрос. Да и не хотелось, по большому счету, махаться руками-ногами из-за дела двухгодичной давности, выданного фельдфебелем Исотало, очень неприятным субъектом, истиной в последней инстанции.

— Да ничего, — наконец, ответил он.

— Как это — ничего? — возмутился Антти. — Расстрелять его надо. Пренепременно — расстрелять.

Тойво ожидал с минуты на минуту шум и стрельбу с окраины деревни, лихорадочно придумывая, как бы избежать пули, которую в таком случае не пожалеет на него даже парень из Выборга, не говоря уже об Исотало. Однако было по-прежнему тихо.

— Я, пожалуй, пойду своей дорогой, — сказал он. — Вряд ли у нас получится спокойно переночевать под одним кровом. А расстрелять себя я не позволю. Во всяком случае, буду противиться этому всеми доступными методами.

Паули ничего на это не сказал, а Антти сердито сопел со своего угла.

Тойво понимал, что дергаться нельзя, и вот так просто уйти тоже нельзя. Нужно сделать что-то отвлекающее.

— Шюцкор в Каяни не разогнали? — неожиданно спросил он.

Марттина вздрогнул и посмотрел на Исотало, а тот почему-то сделался несколько растерянным. Казалось, они не знают, что говорить, не знают, что и думать.

— Я тебя провожу за посты, — наконец, сказал Паули.

Тойво всеми силами пытался скрыть удивление. Что-то в отношении к нему поменялось. Ну, да не время было гадать. Надо было торопиться.

Антикайнен не знал, что на базе каянского шюцкора формировалась разведывательно-диверсионная школа, в которой планировалось открыть такие интересные отделы, как «аналитический» и «статистический». И Паули, и Антти — люди, непосредственно связанные с армейскими спецподразделениями Финляндии, слышали об этом, но дальше слухов информации не было никакой.

Через девятнадцать лет Марттина будет руководить отделом статистики школы разведки в городе Каяни — Отделом статистики Иностранного отделения Генерального штаба. Он повоюет на всех войнах вплоть до сорок пятого года, закончит карьеру в чине майора. Последней войной для него будет Lapin sota — война против Германии, завершившаяся 27 апреля 1945 года. В следующем году он исчезнет из Финляндии, а в 1950 вновь вернется домой с Венесуэлы, где, оказывается, пережидал лихое послевоенное время. Что и говорить — молодец, карел!

Паули отвел Тойво практически до барака казаков (kazakku — батрак по-ливвиковски), пристально посмотрел ему в глаза и сказал:

— Надеюсь, больше не увидимся?

— Мы полагаем, а Господь — располагает, — ответил Тойво и ушел.

Рукопожатиями они решили не обмениваться.

Антикайнен ушел по дороге, ведущей к деревне Обжа, слабо освещенной лишь призрачным светом звезд — керосиновую лампу Паули ему не дал. Вместе с луной откуда-то выплыли тучи, и тьма сделалась кромешной.

Эти места в олонецкой глубинке считались самыми гиблыми: и разбойных шведов тут при царе Горохе в трясину призрачная белая лошадь увлекла, и основателя Андрусовской пустыни здесь убили, и сам Петр Первый, присевший под кустик, чтобы облегчиться во время своего путешествия, такое заприметил, что так без портков в карету и залез. Даром, что Пижи, хотя и Обжа.

А после Революции народ местный вовсе распоясался. Столичные евреи привезли оружие, мужики его похватали и тотчас же отправились на заработки. В Олонце, понятное дело, в первую очередь судью местного забили насмерть, потом полицейских — кого смогли отловить. А потом уже начали друг с другом рядиться.

Отжали пижинских ухарей к окраине, потому что они уже собирались со всей тщательностью еврейским вопросом заняться. Засели они по канавам в ближайших деревнях, Юргелице, Мегреге и Верховье, и местное население принялись отстреливать: пастухов с коровами, учителей с детишками, женщин с мешками. Когда же подожгли книги в юргельской школе, терпение у народа иссякло.