Племенные войны - [38]

— А что так?

— Все, приехали. Баста, карапузики, кончились рельсы.

Рукой Дубалов сделал жест: пойдем, мол, и ты.

Наступление белогвардейцев нарушило паровозное сообщение в Советской Республикой, особенно в ее сибирской части. Красные воевали с белыми. И с той, и с другой стороны было задействовано большое количество кадровых офицеров, воспитанников одних и тех же военных школ. А как же обстояли дела с рабоче-крестьянской армией? Да никак — они все организовались в бандитские шайки, предводительствуемые несведущей в военном ремесле шпаной, пролетариатом и крестьянством.

Тойво не хотел воевать ни за тех, ни за других, ни за третьих. Он вообще предпочел бы уехать обратно в Петербург, а лучше — в Финляндию, а еще лучше — в Кимасозеро, а потом в Выборг и Хельсинки. Ни о каком Семипалатинске Антикайнен не помышлял.

Однако деваться с Перми пока было некуда: паровозное сообщение регулярно становилось нерегулярным. Автомобильное сообщение вообще отсутствовало, как таковое. А на конях скакать — так можно всю задницу отбить, пока до Питера доберешься.

Дубалов ушел искать подводу до своего городка, порекомендовав Тойво не отчаиваться, держаться всегда рядом с вокзалом и не пропустить свой экспресс.

Это навело Антикайнена на мысль о трудоустройстве в местном железнодорожном депо. Ближе к паровозам и быть не могло. Иностранцы на работе в России тогда никого не пугали. Дезертировавшие из Сибири чешские солдаты, ссыльные венгры и поляки работали, где ни попадя, пережидая момент, чтобы отправиться на свою родину. Вот и финн, пытающий себя ремонтником колесных тележек, не вызвал ни у кого подозрений.

При всей бюрократической неоднозначности устройства мировых держав зародыш миграционной службы еще не сформировался не только в сердцах функционеров, но и в мозгу самого Самозванца. Всякие там негры и арабы, фанатеющие своей религией, пока не имели льгот для миграции, пока не пользовались благами государств, как таковыми, а именно — защитой силовыми структурами, постоянными выплатами пособий, бесплатной жрачкой и шмотками. Пока еще цивилизация сама пожирала себя, никаких миграционных служб, которые могли бы предоставить диких едоков из диких африк, не существовало. Самозванец пока до этого не дошел своей костлявой башкой. Впрочем, как скоро станет видно — это дело времени.

Тойво попал в интернациональный коллектив депо, где никто не задумывался о расовых терках. Язык общения был русским, в основном — нецензурным, набор понятий — узкий, а эмоции всегда отражались на лицах. Иногда в виде синяков.

Антикайнен удивился сам себе, как его радовал простой физический труд. Это было на самом деле гораздо интереснее, нежели молоть языком с высоких трибун, либо ходить с маузером и отстреливать людей, объявленных «контриками». Но никаких иллюзий по поводу того, чтобы осесть в Перми, он не питал.

Иногда к ним в Совет железнодорожных рабочих приходил боевой листок под названием «Искра». Газета «Правда» не приходила. Читали его сообща и сообща не верили ни одному печатному слову. Поговаривали, что в самой центральной газете вообще не то, чтобы неправда, а правда, только наоборот.

Про немецкого посла Мирбаха, например в «Правде» было написано, а в «Искре» перепечатано. Де, он — друг, де, он — помощник в установлении отношений, де, он — почти пролетариат, хотя и граф.

— Значит, прихлопнут этого Мирбаха, как жука навозного, — порешили между собой железнодорожники.

— Точно, — неожиданно для себя согласился Тойво. — Не пройдет и месяца.

Для порядку они все какое-то время поругались матом, а потом секретарь их рабочей ячейки поинтересовался:

— Когда, говоришь, посла этого немецкого прищучат?

— 6 июля, — пожал плечами Антикайнен, а затем добавил. — Так это каждый знает.

— Точно, — поддержал его рабочий народ. — Шестого, аккурат после дождя.

Секретарь только рукой махнул и потерял совершеннейший интерес к разговору. Тойво же сам себя заставил прикусить язык. Откуда он взял эту дату, зачем озвучил ее принародно? После блужданий вне тела у него малость не того стало с восприятием действительности. Нельзя говорить о том, в чем уверен. Вообще, нельзя ни о чем говорить. Даже думать нельзя — мысли материальны.

А поезда все не ходили. Белые дрались по всем фронтам с красными, рабоче-крестьянские коллективы грабили всех, кого ни попадя, а Вова Ленин заигрывал со своими хозяевами — немцами. Брестский мир, контрибуции и все такое.

Седьмого июля к общежитию, где нашел приют Тойво, пришли три человека с двумя винтовками. Был вечер, в барачного типа строении, выходящем на реку, никого не было. Раньше здесь, вероятно, хранился и сушился всякий такелаж для бурлаков, пока те на лихачах раскатывали по городу, прогуливая заработанные деньги. Теперь стояли железные кровати, и спал народ, перебивающийся случайной работой в городе. Народа было немного: кто нашел себе жилье получше, кто в рюмочной ронял слезу в стакан с перваком, кто был на работе.

Тойво только вернулся со смены, отужинавший в столовой при депо, и намеревался пойти на рыбалку, чтобы скоротать вечерок и побаловать себя ушицей. Вошедшая троица сразу же сделалась вышедшей троицей: они вошли, огляделись и сразу же вышли. Только один человек вернулся — секретарь их ячейки.