Племенные войны - [28]

— Дорогие товарищи буйцы и буйки! — зычным голосом на чистейшем русском языке сказал Тойво.

— Ты с ума сошел: какие буйки? — опять прошипел Тынис, отчего-то даже не удивляясь вдруг возникшей у товарища способности говорить на иностранном языке.

— А как тогда? — снова по-фински прошептал Антикайнен. — Буйволы и буйволицы?

— О, Господи! — простонал эстонец.

— Смело, товарищи, в ногу, — снова громко сказал Тойво по-русски. — Вся власть советам!

К нему прислушались все новоприбывшие, в том числе и Имре.

— Слово депутатам! — на этом словарный запас на русском языке иссяк. Все, что удалось запомнить со всех съездов, которые он в свое время посетил, исчерпалось.

Тойво вгляделся в сумрак и поднял вверх руку, словно призывая к вниманию. Жест был странным — если сдаются на милость победителя, то подымают, как правило, обе руки. Еще страннее были последующие за этим слова.

— Стрелять только по моей отмашке! — прокричал Тойво, на этот раз по-фински. — Большого не задевать, прочих бить на поражение.

Тынис очень пожалел, что у него под рукой больше не было водки. Чех и четверо его сообщников были вооружены наганами, а Антикайнен сошел с ума и разговаривает с лесом. В общем, в свою экспедицию он может не попасть.

Однако Тойво опять обратился к нему с просьбой переводить, и Тынис, вздохнув, взялся за дело.

— Имре, зачем ты привел этих людей, ведь они не чекисты? — вопросил он.

— Главное — я чекист, — ответил чех. — Девку твою я возьму, прочих в расход. Тебя и эстонца — тоже.

Последнее не понравилось Тынису до ужаса.

— А, может, разберемся между собой? Дело-то касается только нас, остальные не при чем.

— Мы уже поразбирались! — усмехнулся Имре и осторожно потрогал свое ухо. — Товарищ Мищенко попросил доставить тебя и твою девку к нему. Так что ничего личного.

Мищенко! Тойво сразу же вспомнил дезертира, которого когда-то задержал на вокзале Выборга. Вполне возможно, что Революция освободила его и возвысила. Сразу же вспомнился непонятный инцидент в поезде в Хельсинки и последующий за ним арест семьи Лотты.

— Так это все он организовал? — спросил Тойво.

— Без понятия, мне неважно.

— Мищенко — большой человек?

— Большой, большой, — ухмыльнулся Имре.

Чекисты в телеге задремали, Лотта во все глаза глядела на Тойво, Тынис, почти не задумываясь, переводил.

Самое больное чувство у человека — это чувство собственного достоинства. Грань между ним и грехом гордыни настолько тонка, что не каждому удается найти подходящее лечение, когда чувство «заболело». Верный способ выздороветь — это не терять любовь к своим ближним, не делать зла, которое может на них отразиться. Зачастую же кое-кто пытает другое самолечение — месть, что может вызвать только жесточайшие осложнения и последующее за ним хроническое заболевание. Гордыня подпитывается местью и сжигает душу. Месть паразитирует жестокостью и коварством. Был человек, уважающий себя — стал чудовищем, не считающийся ни с кем.

  Well alas we've seen it all before:

  Knights in armour, days for yore,

  The same old fears and the same old crimes.

  We haven't changed since ancient times[5].

Монстр Мищенко, утвердившись новой властью, как вершитель судеб, пусть и ограниченного масштаба, не мог упустить возможность найти ничего не подозревающую Лотту. Другое чудовище — Имре — еще только начало подпитывать свою гордыню чужим горем, но эта пища уже начала ему нравиться. И первый, и второй уперлись в безразличного к их потугам Антикайнена. Это дало для их жизни цель: найти, отнять свободу, уничтожить, в конце концов.

Око за око, зуб за зуб — библейская заповедь, отнюдь не трактующая способ мести, о чем говорят иной раз современные синие проповедники (Ганди, умничая, сказал, что если следовать этой заповеди, то в скором времени весь мир будет слепым и беззубым). Это означает всего лишь физический закон: сила действия порождает силу противодействия.

— Опусти оружие — и с тобой ничего не случится, твои люди останутся в живых, — сказал через переводчика Тойво.

— Очень смешно, — осклабился Имре, и его парни начали поднимать свои наганы.

Ну, что же, ситуация уже не могла трактоваться двояко. Тойво махнул рукой и прыгнул вперед. Он совершил кувырок через голову, слыша, как над головой сухо треснули, сливаясь в один, два выстрела. Проверять результаты стрельбы он не стал, стремительно поднялся на ноги, вытащил из-за пазухи верный револьвер гигантских размеров и тоже дважды выстрелил: один раз в ближайшего к нему парня, второй раз в Имре.

Испуганные неожиданными резкими звуками лошади понесли телегу вперед, и та наскочила на одного из боевиков чеха, удивленного таким развитием событий. Из телеги, как очумелые, повыскакивали прикорнувшие, было, чекисты. Их пьяный дурман стремительно испарялся. После этого раздался еще один выстрел: завалившийся на землю Имре застрелил возницу, замершего соляным столбом. Потом он получил сапогом по морде и опять отправился в страну грез.

Снова стало тихо, только слабо постанывал раненый. Все четыре бойца чеха оказались в плачевном состоянии: трое — мертвые напрочь, четвертый в болевом шоке, переломанный чуть ли не пополам лошадьми с телегой, которые по нему проскакали. Он жалобно скулил. Имре щерился видениям далекого мира, да еще возница умер на месте с пулей в сердце.