Племенные войны - [25]

Он был членом редакционного комитета многотомного «Traite international de psychologie pathologique» («Интернациональный трактат по патологической психологии») (Париж, 1908–1910), для которого написал несколько глав. В 1908 году в Петербурге начал работу основанный Бехтеревым Психоневрологический институт. В нём были открыты педагогический, юридический и медицинский факультеты. В 1916 году эти факультеты были преобразованы в частный Петроградский университет при Психоневрологическом институте. Сам Бехтерев принимал активное участие в работе института и университета, возглавлял хозяйственный комитет последнего, появляясь всегда неожиданно, в распахнутой генеральской шинели без погон и с развивающейся бородой. Его побаивались, считая демонической личностью, которая может рассказать о человеке все, что с ним было, и, самое главное — что с ним будет, всего после нескольких минут общения.

Врал, конечно, как сивый мерин, но крайне убедительно. Всякие цыганки и расплодившиеся предсказательницы судеб просто отдыхали рядом, если бы им, конечно, позволили быть рядом. Что самое интересное: враки Бехтерева о прошлом никогда не расходились с действительностью, имевшей место.

Только Распутин был тем человеком, который вызывал у него некоторое подобие чувства почтения. Вероятно, дело в том, что они были одинаковы — просто один грамотный, а другой — грамоте не обучен.

В мае 1918 года Бехтерев обратился в Совнарком с ходатайством об организации Института по изучению мозга и психической деятельности. Вскоре Институт открылся, и его директором до самой смерти являлся Владимир Михайлович Бехтерев.

— Нет, на самом деле: что на это скажешь? — повторил свой вопрос Тынис.

— Скажу, что у вас хороший протеже, — подумав, решился Тойво. — А иначе бы корпуса для института на Суворовской площади — не видать бы вам, как собственных ушей.

Мраморный дворец, принадлежавший до революции великому князю Константину Константиновичу Романову, сначала одно крыло, а потом все здание было передано под Институт распоряжением того же Захария Гринберга.

Эстонец сделал пометку в своей тетради с толстой кожаной обложкой.

— Ну, если так, то, может быть, и назовешь этого протеже? — спросил он.

— Могу предположить, конечно, — ответил Тойво. — Вот только не нравятся мне твои вопросы — словно у следователя.

— Это всего лишь тесты: на способность анализа, на трезвое восприятие действительности, на способность предугадывать развитие ситуации, на восприятие прошлого.

— Тогда — давай обойдемся без фамилий, — спокойным тоном, но достаточно твердо заметил Антикайнен.

Это не очень понравилось Тынису, он морщился, и так, и эдак разглядывая свою тетрадь, потом со вздохом ее прикрыл. Конечно, какая-то часть вопросов не имела никакого отношения к институту Мозга, зато имела привязку к тому ведомству, где строил свои козни товарищ Бокий.

Тойво полагал, что именно Глеб был тем человеком, кто всячески поддерживал Бехтерева в продолжение своих исследований, может быть, даже, отчасти их и направлял. Свадьба Владимира Михайловича на Берте Яковлевне Гуржи, когда ему было уже за семьдесят лет, тоже имела отношение к Бокию. Точнее, Бокий имел к ней отношение, и к Берте — тоже. В чем это отношение выражалось, никто и никогда не узнает. Не нужно это знать никому.

Антикайнен мало что знал об институте Мозга, разве что — адрес, да и то, потому что о Мраморном дворце говорила за обедом Лииса Саволайнен. О Бехтереве он не знал вообще ничего. Но нетипичный эстонец Тынис его настораживал, хотя опасности, исходящей от него, он не ощущал. Вообще-то, напрасно, потому что кому ни попадя надзор и разработку лихого шюцкоровца Антикайнена не поручили бы.

Через некоторое время Тынис опять достал свою тетрадь и на этот раз повел разговор об Элиасе Леннроте. Тойво отвечал охотно, делясь информацией, полученной им в свое время от друга Вилье Ритолы. Их разговор прервался на ночь, но после первой кружки утреннего чаю возобновился. Эстонец все реже сверялся со своей тетрадью, все чаще пускался в пространные рассуждения, а потом они приехали в город Буй.

— Ни хрена себе — вот тебе и Буй! — сказал Тынис, когда они вышли на перрон.

— Здравствуйте, девочки! — перед ними возник ясноглазый мальчик, величиной с в меру упитанного слона.

Тойво закашлялся и отвернулся, а эстонец робко протянул руку для рукопожатия, словно боясь, что ее сейчас непременно оторвут и выбросят собакам.

— Я из местного ЧК, — сказал великан. — Меня зовут Имре. Машины свободной у нас в Буе нет, поэтому пойдем пешком. Здесь недалеко.

Антикайнен подошел к мусорной урне и бросил рядом с ней скомканный пакет.

Здание буйского ЧК размещалось, действительно, поблизости, в бывшем полицейском околотке. Вполне резонно, хотя изначально они хотели занять здание екатерининской гимназии, да там оказалось неудобно было оборудовать тюремные камеры. Как же ЧК без тюрьмы? Никак, поэтому сотрудники обосновались в оборудованном под такие цели помещении, с грустью отказавшись от роскошных залов и интерьеров гимназии.

— Товарища Лациса на месте нет, но завтра он будет, — рокотал меж тем голос Имре. Говорил он совершенно свободно, никакого акцента не ощущалось и в помине. — Я из молнии (телеграмма такая, как в кино про революцию), общую картину дела понял, теперь бы хотелось узнать все обстоятельства в деталях.