Племенной скот - [25]

Врач развел руками:

– Тесты – да. Но в последнее время мы не можем полагаться на их результаты. У меня возникает устойчивое впечатление, что тут действуют какие-то еще, более тонкие, более сложные механизмы, о которых мы ничего пока не можем сказать. Наш центр четвертый год занимается этой проблемой, но определенных результатов пока нет, хотя и появились экспериментальные методики, которые в ряде случаев помогали найти подходящего донора. Но это не значит, что мы должны сдаться, понимаете? Ни в коем случае не стоит отчаиваться. В следующем месяце я лечу в Токио, оттуда – в Нью-Йорк и Лондон, буду знакомиться с результатами работы коллег и, возможно, привезу из поездки что-то утешительное для вас. Все города цивилизованного мира сейчас в таком положении, вы поймите! Все вынуждены надеяться на дикую периферию и волю случая, но врачи работают…

– Скажите лучше прямо: вам очень уж не хочется терять такую клиентку, как жена замминистра, да? – Лариса разозлилась, а врач, казалось, оскорбился ее замечанием.

– Я, безусловно, с большим уважением отношусь к Андрею Дмитриевичу, однако социальный статус пациентки для меня не имеет значения, можете быть уверены. Это дело профессиональной чести, если хотите.

– Значит, природа вас переигрывает, так? – Лариса никак не могла унять злость. – Почему же, интересно?

– Это что, риторический вопрос?

– Ну почему риторический? Мне и правда интересно: это что – месть? Вот со стороны этой вашей природы… За что мне мстить? Что я сделала не так? Родилась не там? Живу в тепле и комфорте, не вкалываю на полях, не ковыряюсь в грязи, не мерзну зимой – за это? Но не я в этом виновата. Это ведь та самая природа так распорядилась моим рождением. Разве нет?

Врач смотрел на нее пристально и в упор, и Лариса вышла из кабинета, чтобы больше никогда в жизни туда не заходить.

– Я все вспоминаю фотографию донора и все больше убеждаюсь: мне хочется, чтобы ребенок был похож на тебя. Это главное.

– Ты уверена?

– Да, – она сглотнула, пытаясь загнать обратно поднимающуюся боль. – Видишь, у меня же ничего не получается…

– Давай усыновим.

– Но тогда он будет ни капельки не наш… Нет. Ты пойдешь туда и сделаешь все, что нужно, а потом мы забудем это, как страшный сон, и будем счастливы с нашим малышом. Мы сможем, верно?

– Конечно, сможем. Я же люблю тебя. Мне никто больше не нужен, – Андрей смотрел жене прямо в глаза, и она ему верила.

Андрей был заместителем министра транспорта и связи и, привыкнув отвечать за реализацию сложных многоступенчатых проектов, воспринял необходимость зачать ребенка как одну из таких задач. Он изучил вопрос, купил все, что было нужно, и занялся подбором кандидатур на роль суррогатной матери. Только робкое волнение жены немного мешало ему, возбуждая какое-то странное, болезненное чувство.

– Ты купил соро́к? – спросила Лариса.

– Купил.

– А сколько?

– Сколько нужно.

– Ну сколько, Андрей? Я же… тоже должна знать. Для меня же это тоже важно!

– Двух.

– Две сороки – это мало!

– Куда больше?

– У Татьяны было пять.

– Это не от большого ума, напоказ. Не нужно столько, можешь мне поверить. Ты не волнуйся, – Андрей подсел к жене, обнял ее за плечи, – я обо всем позаботился. Сороки, диагност, жучки, паутины, собачья радость… Я только про это и читаю. И покупаю то, что нужно, и сколько нужно. Самое лучшее.

– Спасибо, – тихо ответила Лариса. В глазах ее блестели слезы, и Андрей не знал, отчего она плачет: от боли или от благодарности.

Он отказался от услуг беби-агентов. Ему не хотелось, чтобы к рождению его ребенка оказался причастен расчетливый, юркий и циничный человек. Не хотелось, чтобы суррогатная мать была подана ему в обертке из сальных взглядов, чтобы он отдавал за нее деньги, словно за шлюху.

Впрочем, и у него самого все складывалось удачно и ровно, одно к одному. Как раз подходили к финалу испытания орнитоптера, и Андрей собирался купить себе один из двух уже существующих экземпляров. Аппарат нравился ему тем, что позволял перемещаться быстро, ни от кого не зависеть, а главное – не привлекать внимания аборигенов.

В первые дни он даже не задумывался о ребенке: парил в прохладном вечернем небе, разглядывал сверху села, похожие на шкатулки, в которые ссыпаны детские сокровища: и мелкий бисер людей, и крохотные коробочки домов, и лоскутки дорог, и яркие золотые бусинки церковных куполов… Ему нравилось управлять настоящими крыльями, и он, резвясь, как ребенок, и почувствовав какую-то новую, опьяняющую свободу, принимался за фигуры высшего пилотажа, которые строго-настрого запретил ему инструктор.

Больше всего Андрею нравились пике. Он несся к земле, к одному ее неподвижному клочку, окруженному пестрыми штрихами изменяющегося, движущегося, скрученного вихрем пространства, а потом раскрывал крылья. Он слышал спасительный хлопок за спиной, чувствовал, как отзываются болью плечи, а потом ветер начинал тихо гудеть, наполняя крылья своей мощью, и земля вальяжно удалялась прочь, словно барыня, раздумавшая идти в пляс.

Но в тот вечер он, кажется, заигрался. Выпадая из пространства, вылетая из времени, он пропустил точку невозвращения. Окруженная штрихами константа земли тянула его к себе так же неумолимо, как магнит тянет железную стружку. Ветер путался меж перьями крыла, не в силах удержать его, голову заполнил звон, словно тысяча троек, звеня тремя тысячами колокольчиков, ехала прямо по его хребту. Борясь с притяжением, ища поддержки ветра, Андрей напряг последние силы и вывернул крылья. Они раскрылись, хлопнули, потянули вверх так, что от боли помутился рассудок. Земля мелькнула вытянутой лентой, и небо снова окружило его.