Племенной скот - [22]

– И что ж ты сказала?

– Да ничего. Она на Варфоломея подумала, а Варфоломеем здесь и не пахнет.

– А кто это – Варфоломей?

– Ухаживает за мной. Замуж звал.

– А ты не пошла?

– Нет. Не пошла. Знала, наверно, что тебя встречу. Вот и встретила.

– А за меня бы пошла?

Алена подняла глаза. Финист смотрел на нее пристально и серьезно. А она вдруг поняла, что действительно хочет этого больше всего в жизни.

– Пошла бы, – она ответила с вызовом, задрав подбородок, сжав руки в кулачки.

– Даже если бы улететь отсюда пришлось?

– Даже так.

– И не испугалась бы? Там все по-другому. Страшно там.

– Не испугалась бы! Ты же не боишься. А я чем хуже?!

– Ох, Алена, что ж ты делаешь со мной? – Финист вдруг обмяк, обнял ее, зарылся лицом в пышные волосы, поцеловал в шею. Алена хотела было сказать, что немного боится повторения того, вчерашнего, от чего было обидно и страшно, – но не успела. Он целовал ее так нежно, а вместе с тем так жадно и отчаянно, что и ее захлестнули волны сладкого страха, и страху этому захотелось подчиниться. Она подчинилась, а потом снова лежала без сна, смахивая со щеки навязчивую паутинку, и снова уснула и проспала тот момент, когда Финист, превратившись в птицу, вылетел за окно.

А на третью ночь, привыкнув и поверив, нежась в его руках, почувствовала вдруг, как накатывает теплая волна и поднимает на гребень, заставляет выгнуться всем телом, забиться в сладкой судороге, и бить, бить, бить его руками, требуя еще…

И он, восхищенный, не мог унять дрожь, а все целовал и целовал ее, пока она, утомленная, не уснула в его руках.

Утром ее разбудила стрекотня сорок. Финиста не было рядом.

Алена потянулась, улыбаясь, исполненная приятной истомы. Воздух был прохладным, а одеяло – теплым, вставать совсем не хотелось. Вот только сороки за окном верещали, словно хотели напомнить о предстоящих делах – из одной только вредности.

Но Финист не прилетел в эту ночь. Не было его и на следующую, и через день тоже не было. Алена ходила по дому сама не своя, натыкаясь на издевательские ухмылки сестер. Впрочем, ей даже в голову не приходило узнать, чему они улыбаются. И только отец заботливо спрашивал, не заболела ли, да как себя чувствует.

К концу тоскливой недели, измученная, не в силах понять, что же произошло, Алена обогнула двор и подошла к дровяному навесу. Там, наверху, было окно ее комнаты. Она стала вспоминать, как Финист вспрыгивал на козлы, потом на крышу, потом подтягивался на руках. Все это представилось так живо, что Алена заплакала. Взгляд ее упал на что-то блестящее, что запуталось в жухлой траве двора. Она наклонилась и подняла с земли полукруглый стеклянный осколок. Острый, угрожающий, он был весь заляпан бурыми пятнами засохшей крови.

Отчаяние заполнило Аленину грудь. Не понимая, что делает, она уколола свой палец и смешала свежую кровь с бурой, засохшей, Финистовой, почувствовала его рядом, и даже легче стало Алене на мгновение.

За спиной раздался резкий сорочий стрекот. Алена вздрогнула и бросила быстрый взгляд на забор. Черно-белая наглая птица сидела там, потряхивала крыльями, раскачивала хвостом.

– Ведьма! Дрянь! – шепнула Алена, в неистовстве кусая губы, а потом, с быстротой, которой сама от себя не ожидала, подняла с земли увесистый камень и швырнула в сороку. Камень попал точно в цель. Птица вскрикнула, пошатнулась и, едва ли не упав с забора, полетела в сторону леса, с трудом поднимая подбитое крыло.

Утерев слезы, Алена пошла домой. На крыльце ее встретил встревоженный отец.

– Лизке плохо стало. Помирает девка. Вроде как паралич разбил. Ты посиди с ней, а я поскачу, позову Чмыхало, ладно?

Испугавшись, Алена бросилась к сестре: все же любила ее, пусть и ведьму, и вредить так сильно совсем не хотела.

2. Нечисть

– А-ааани та-ааакие прикольные! Ты не пре-ееедставляешь! – гнусаво и капризно тянула Татьяна, рассматривая ярко-красные, только что накрашенные ногти.

– А что? – Устало прикрыв глаза, Лариса откинулась на спинку кресла и даже запрокинула голову. Ей было хорошо: она сделала массаж и наслаждалась тем, как тихонько и осторожно педикюрша приводит в порядок ее ноги. Вот только Татьяна, сидящая в соседнем кресле, трещала без умолку, да грызла изнутри тяжелая, едкая зависть. Татьяна была беременна уже полтора дня, и то и дело демонстрировала мобильник, на экране которого компьютер, сверяясь с данными медицинских датчиков, моделировал фазу развития плода.

– Я, блин, охренела! Я уржалась вся!

– Так что? – Лариса начала терять терпение. Она бы ушла в другой кабинет или попросила включить музыку, но ей хотелось знать.

Татьяна стала говорить об отце ребенка, перемежая рассказ глупыми словечками и паузами, то и дело закатывая глаза.

– Блиин же, по закону нельзя им открываться, да? Я решила, что буду русалкой. Ну, подкупила себе соро́к – пять штук. Целое состояние отдала, но так, блииин, надежней. Выбрала себе… Ничего такой – прикольненький, молоденький. Здоровый, главное. И красавец. Ой, Лариск, не представляешь, какой красавец! И вот стал он на реку за рыбой ходить рано поутру. Я подгадала, разделась, села на камень, сижу, жду его. Прикинь, Лариск, на мне ничего, только веточка березовая в руках…