Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2016 - [3]

Остановились пасмурные воды.

Затихла многодумная страна.

Нам есть о чём подумать в эту пору,

Но я пойду и лягу, и усну.

И снова буду счастлив без разбора

за всю мою просторную страну.

За тех, кто есть и тех, кого не стало,

кого душа считает за своих.

(Она из очень лёгкого металла

и завершает свой структурный сдвиг).

А головокружительное счастье

ей раздувает юбку пузырём,

решая все проблемы в одночасье…

И мы ещё покуда не помрём.

«Проходит онемение удара…»

Проходит онемение удара.

Жизнь понимает, что она жива.

Как хорошо, что мы друг другу пара,

хотя бы по вопросам существа!

И если, беззащитней женской шеи,

придут слова, к общению просясь,

я, как связист, укрывшийся в траншее,

установлю на месте с ними связь.

Всё на потом: расчёты и разборки,

деленье на своих и на иных…

Сперва прочесть от корки и до корки,

ища метафор – тёлок племенных,

проверить слог по линии разлома

на крепь, на вязкость, на едрёну мать!

И только после, на досуге, дома,

уже на вкус и цвет воспринимать.

«На бумажке свой год запишу…»

На бумажке свой год запишу,

поднимусь, положу на божницу…

Я умеренно пью и грешу.

А столетье мне попросту снится.

Тихо сходят снега с высоты

и болтаются звёзды на нитке.

У столетий привычки просты:

аты-баты, пиф-паф и напитки.

Вот за это я их и люблю:

я и сам из незамысловатых –

на доходы коплю по рублю,

ем и пью у друзей тароватых.

День сверкает расчёсами гроз.

Ночи – время сплошного испуга.

…Как же долго я, Господи, рос,

чтобы мы понимали друг друга!

«Единство ночи – мелко блёклых звёзд…»

Только этого мало.

А. А. Тарковский

Единство ночи – мелко блёклых звёзд.

Упорство слов, просящихся наружу…

Зерно спросонья захотело в рост.

Февраль. Снега перерастают в стужу.

Вот чьё-то сердце светит в темноте –

комочек плоти, сжатие-биенье.

Нас ждут не эти, помнятся не те.

Рассвет помечен синеватой тенью.

И внятно ходят ходики судьбы,

разметив расстояние по стенке.

И кажется взаправду голубы

творения невнятные оттенки.

Но жизнь мила, как жостовский поднос.

…Заснул и встал, разгладил одеяло.

Всё хорошо, но всё-таки до слёз

чего-то жалко и ужасно мало.

«Когда благопристойное веселье…»

Когда благопристойное веселье

вершится в небесах под клавесин,

я предаюсь губительному зелью

среди родных растений и осин.

Но всё же, для причастности к народу,

в желаньи слиться или встать в ряды,

хотелось бы использовать погоду

для коллективной праздничной балды.

Ах, Бокарини, выйдем на лужайку,

тряхнем, как говорится, стариной:

под клавесин добавим балалайку –

и пляс тогда пойдёт совсем иной!

Такое тут поднимется-взовьётся.

такой тут будет выпад и отпад!

…Нет, хорошо под праздники поётся!

И каждый сам себя услышать рад.

«Бог забирает лучших среди нас…»

Бог забирает лучших среди нас –

они ему нужнее для работы.

Он сам определяет день и час

для пополнения извечной квоты.

Прости, Творец. Я всё ещё ропщу:

ты обошёл меня при разнарядке…

На следующий раз не пропущу,

хотя я и пятнадцатый в десятке.

Кому провидеть помыслы Твои

с раскладами на сотни поколений?

Я годен лишь на местные бои,

для остального нужен рослый гений.

Ты не сердись. Мы все твоя трава,

карандаши из общего пенала…

Но Люда всё-таки была права

и наизусть Твои расклады знала.

«О чём между собой беседуют коты?..»

О чём между собой беседуют коты?

Что говорят о нас, обнюхавшись, собаки?

Как зародился свет в утробе темноты

и кто прочтёт судьбы мучительные знаки?

Что значит «электрон»? Откуда взялся ток?

Вот телефон звонит и говорит: – Я Таня…

Невещный этот мир, увы, ко мне жесток

и в частностях своих, и взятый в сочетанье.

Я в нём за долгий век не понял ничего.

Хотя при всём при том я был среди счастливых,

когда одуревал от милостей его

и ковырял камедь на отпотевших сливах.

Я уважал предмет, трёхзначное число…

А прочее терпел и принимал на веру.

Да, я не понимал, откуда что пошло.

Благословенны те, кто миру знают меру!

Наверно, мне и впрямь всё это ни к чему…

Оно так веселей – восторг и удивленье!

Я даже смерть мою по-братски обниму…

Хотя она всего случайное явленье.

Чекко

Он тринадцатому веку

до сих пор стучится в двери.

Отворите человеку!

Это Чекко Анджольери.

Он строптив, драчлив, несчастен.

Он обедать ходит в гости

У него простые страсти:

девка, выпивка да кости.

Как он мать свою ругает,

как отцу желает смерти!

Он проклятья изрыгает…

Только вы ему не верьте.

Говорят, всё это враки.

Говорят – литература.

У него, мол, дом, собаки…

И жена – верна, но дура.

Как он с пылом дилетанта

рвётся к миру из сонета!

Как отчитывает Данта

то за то, а то за это!

Гвельф идёт на гибеллина.

Сколько крови в человеке!

Да и плоть всего лишь глина

даже в двадцать первом веке.

Кто тут малый, кто великий?..

Время всем воздаст по вере.

Что же так зашёлся в крике

этот Чекко Анджольери?

«Когда-нибудь я напишу стихи…»

Когда-нибудь я напишу стихи,

где море, лето, гаснущие дали.

И запахи проперченной ухи

над сонмом подозрительных едален.

…Дул бриз. На рейде гукали суда.

Стамбул курился дымкою кадила.

И по ночам дежурная звезда

из темноты на клотике всходила.

Какой мне год?.. А, впрочем, что за счёт?

Я молод, счастлив и как будто в латах:

вон жизнь моя поверх меня течёт

в блистаньи брызг и муравьёв крылатых.

И женщины горячая рука

так невесома, так мокры каменья!

И крабы вылезают из песка,