Плавание по Волге без алкоголя - [4]

Экскурсовод Ярославского бюро туризма Александра Сергеевна отвесила нам поклон по-русски: «Добро пожаловать». Мы пошли за нею по Руси, частью сохраненной, частью отреставрированной. Увидели скрестившего на груди руки, над Волгой, Николая Алексеевича Некрасова, который погибал в Петербурге, а потом оживал у себя на родине, в Карабихе. Можно постоять рядом с ним, с книжкой Некрасова в руке, раскрыть наугад, повздыхать вместе с поэтом, заверить его, что — не забыт, возвышен, не зря...

Я призван был воспеть твои страданья,

Терпеньем изумляющий народ!

И бросить хоть единый луч сознанья

На путь, которым Бог тебя ведет;

Но, жизнь любя, к ее минутным благам

Прикованный привычкой и средой,

Я к цели шел колеблющимся шагом,

Я для нее не жертвовал собой,

И песнь моя бесследно пролетела,

И до народа не дошла она,

Одна любовь сказаться в ней успела

К тебе, моя родная сторона!..

Уплыла в небытие Кострома, с ее многовековой принадлежностью к Российскому государству, с ее ветхим дебаркадером, безо всякого речного вокзала, с беседкой на бугре, некогда на валу — вал укоротили в связи с каким-то строительством; беседку перенесли на бугор. В этой беседке любил посиживать Александр Николаевич Островский. И добрую половину своих пьес он посвятил волжскому купечеству. И «Жестокий романс» по «Бесприданнице» Эльдар Рязанов снимал вот здесь, в Костроме. И дебаркадер все тот же, что был во времена купца Паратова...

В Ярославле я думал, что стоило, стоило ехать, плыть, идти — осуществить, апечатлеть, почтить Ярославль, с фресками середины XVII века в церкви Ильи Пророка, со стихами Володи Торопыгина, Вадима Шефнера, посвященными этой церкви, прочтенными Александрой Павловной наизусть...

У Шефнера я такого стиха не нашел (может быть, плохо искал). У Торопыгина — вот, извольте:

ИЛЬИНСКИЙ СОБОР В ЯРОСЛАВЛЕ

Иконостаса тусклым блеском

он освещен.

И сквозь века мерцают фрески

со всех сторон.

Всегда я помнить буду ясно

одну из них,

Ее особенные краски

и каждый штрих.

Серпов изгибы голубые

сверкают тут.

С небес сошедшие святые,

как смерды, жнут.

Согбенные мужицкой долей,

идут они,

И ноги им босые колет

простор стерни.

От солнца жаркого их лица

черны, как дым...

И я почти готов молиться

таким святым.

Володя Торопыгин вставил словечко «почти» в последние строчки стиха... для самооправдания, на всякий случай. Коммунисту молиться не пристало, разве что только «почти». Каково тебе, Володя, в мире ином, милый ты мой безгрешный безбожник?!

После Александры Павловны я не смогу слушать ни одну экскурсоводку. После липово-ясеневого Ярославля я не смогу предаться ни одному из предстоящих городов.

В Ярославле прорезался голос у Собинова. У актрисы Пелагеи Стрепетовой, шестнадцати лет от роду, был бенефис и — мертвая тишина в зале. Юная актриса заплакала, убитая тишиной, и тут грянул шквал; Стрепетову носили на руках по городу до утра, утром донесли до дому и поставили на ноги...

В ноябре 1884 года Александр Николаевич Островский написал Стрепетовой такое письмо (одно из множества писем драматурга актрисе):

«Многоуважаемая Пелагея Антипьевна!

Пьеса, которую я пишу, вещь очень серьезная, и роль для Вас превосходная (Островский назначил Стрепетовой роль Ксении в пьесе «Не от мира сего»). Торопиться я не могу: во-первых, я привык к тщательной работе, а во-вторых, я очень нездоров и мне строго запрещено всякое умственное усилие, иначе я разобью свои нервы до помешательства...»

Когда в Ярославль приехала опера из Куйбышева (как странно: в Ярославль из Куйбышева, а не из Самары — несовместимость даже по звуку), пели «Князя Игоря» Бородина прямо на подворье монастыря, без декораций. Князь Игорь въехал в круг действа на коне. Актера публика сняла с коня, носила на руках, как некогда Стрепетову. Такая публика в Ярославле: хлебом ее не корми, дай поносить на руках лицедея.

А Федор Волков... О! Федор Волков тоже стоит на пьедестале, неподалеку от театра своего имени, в лосиных белых трико. Издали кажется, что он без штанов, подобно античному богу. (На стенах театра барельефы, изображающие ни во что не одетых античных богов и богинь.) Александра Павловна сообщила туристам, что Федор Волков был франтом, что он был необыкновенно хорош собой, сознавал это, натягивал на чресла лосины, перед натягиванием, как тогда было заведено у франтов, вымачивал лосиную кожу в бадье с горячим щелоком, отчего лосины уменьшались в размере. Натягивать их на то место, на каком им надлежит быть, приходилось по три часа. «Как их снимать, я не знаю», — сказала Александра Павловна. Все от души рассмеялись. Общий смех на экскурсии — триумф экскурсовода; чаще преобладает общая зевота.

В Костроме я не пошел на экскурсию, а пошел, вместе со всеми, в винную лавочку, встал в длинную очередь; водка передо мною кончилась.

9 октября 1985 года. Прошли Городец, по левому борту. Наша всезнайка сказала что-то про Китеж, но я не уловил сути: голос разносило по Волге, суть не совпадала с зачитываемым текстом.

Волга здесь полноводна, стало больше неба над головой. Но советские люди впрягли-таки Волгу «в работу на коммунизм»: природные берега затоплены Горьковским водохранилищем. Далеко вверху Ярославль, а мне с ним все не расстаться...