Платонов тупик - [9]

Красиво было видеть эти штуки в мирное время, они завораживали, вселяли в сердце гордость. Платон любил в День авиации бывать на аэродроме и смотреть воздушные парады. Дух захватывало от этих «бочек», «петель» и других фигур высшего пилотажа.

Да что там аэродром! Обыкновенная парашютная вышка в пристанционном лесопарке воспринималась как символ нашей авиационной мощи!

«Выше всех, дальше всех, быстрее всех!» А оказалось…

Взглянул Платон на «ястребка», подумал с укоризной: «И зачем эти выкрутасы? Людей только раздражает: сейчас кувыркается, а налетят фашисты — неизвестно куда денется».

Однако ворчал Платон лишь про себя, пораженческие разговоры он не любил и пресекал их решительно, зло, сердито, подчас даже грубо…

Не верилось, а день тот настал… Платона срочно пригласили в горком, и он знал зачем.

Улицы были сплошь усыпаны разной бумагой — какими-то документами, бланками, кипами газет, журналов, в воздухе носились черные горелые бумажные лоскуты, словно воронье перед ненастьем — всюду жгли архивы. В приемной горкомовская секретарша Тоня сидела у раскрытой плиты и уничтожала документы. Вокруг нее лежали кипы папок, она выдирала из них листы и пихала в закопченную пасть топки. Слежавшиеся документы горели плохо, она шуровала в плите кочергой, на пол сыпался пепел, падали ошметки горящей бумаги. Занималась этой работой она, видать, уже давно — руки ее были в саже, под носом черные «усы», сама она была усталой и сердитой оттого, что бумага не горела как порох, как она думала поначалу.

— Здравствуй, Тоня, — бросил ей Платон. — Истопником заделалась?

Раньше Тоня всегда встречала Платона улыбкой, отвечала на его шутки, но сейчас даже не взглянула, а продолжала шуровать кочергой и чертыхаться.

В кабинете первого секретаря уже шло совещание. Сам секретарь — бритоголовый крепыш — стоял за столом и что-то говорил присутствующим. Платон вошел и остановился у двери:

— Я опоздал? Но мне сообщили…

— Нет, не опоздал, — ответил быстро секретарь. — Все правильно, проходи, садись. — И продолжал: — Значит, обо всем договорились, обо всем условились. Будьте бдительны и осторожны. Желаю успеха, товарищи. Все.

Несколько человек покинули кабинет, остались только члены бюро и незнакомый военный, который сидел справа от секретаря за его же столом. Уперев в стол оба локтя и спрятав в кулаках свой подбородок, он о чем-то думал и, казалось, не принимал участия в заседании.

— Платон Павлович, — обратился секретарь к Платону. — Райком партии и все районные организации сегодня ночью эвакуируются. Вагоны…

— Вагоны стоят в первом тупике, как уславливались.

— Хорошо, знаю… Они уже загружаются. Вагоны в двенадцать ночи надо прицепить к какому-то составу…

— Есть паровоз. Специально для этих вагонов.

— Еще лучше! — обрадованно сказал секретарь. — Будем независимы. — Он окинул взглядом присутствующих, те согласно закивали. — А завтра к тринадцати ноль-ноль очистить станцию до последнего колеса… Успеете?

— Успеем, — сказал Платон. — Станция, по существу, чиста, обрабатываем только проходящие составы. Паровозное депо кончаем демонтировать. Думаю, успеем.

Поднял голову военный, сказал твердо:

— Надо успеть. В тринадцать ноль-ноль депо и мост будут взорваны.

Секретарь взглянул на Платона.

— Понял, — сказал Платон.

— Семья где?

— Со вчерашнего дня живет в теплушке, в том же тупике.

— Так, может, семью отправить с нашим составом? — спросил секретарь.

— Да нет уж… Я с собой возьму… Вместе все-таки спокойнее будет…

— Ну, смотри. Маршрут тебе известен. Там найдешь нас. Вопросы есть?

— Пока нет.

— А «потом» не будет.

— Будет! — сказал Платон, имея в виду, что до двенадцати ночи еще много времени.

— Будем надеяться, — сказал секретарь, и Платон понял, что секретарь говорил уже о новом месте дислокации. — Ты свободен.

На другой день к полудню станция опустела, уехали районные власти, станционные службы, замы. Остался Платон один. Приказал выгнать свою теплушку — маленький двухосный прибалтийский вагончик — из тупика и поставить на выходной путь, а сам побежал в паровозное депо. Там шла погрузка последних станков. Военные командиры поторапливали и рабочих, и своих красноармейцев, которые носили какие-то ящики, долбили ниши в фундаменте, подвешивали взрывчатку к перекрытию, тянули провода.

Наконец последний станок был погружен, закрыт борт, и Платон скомандовал рабочим:

— Все. По коням! Садитесь, поехали.

Рабочих было всего человек семь, трое побросали свои узелки на те же платформы, забрались сами. Другие, главным образом пожилые, стояли и мялись.

— Ну? Быстрее, быстрее! Где ваши вещи? — поторопил их Платон.

— Да куда уж нам?.. — проговорил один, потупясь. — От семей…

— А-а… — протянул Платон. — Остаетесь? Ну что же, вольному воля.

И тут подошел старик Егоров.

— Ты откуда здесь, Егоров? — удивился Платон.

— Попрощаться пришел.

— Ты разве не уехал?

— Да куда мне, Павлович, ехать: детишков много, неподъемный я. Да и на хозяйстве кому-то ж надо остаться?

— На каком хозяйстве?

— А тут, — он сделал рукой большой круг.

— Не боитесь? — спросил Платон у всех.

Ответил Егоров:

— Как не бояться? Боязно. А куда денешься? Всем не уехать все равно…