Платон, сын Аполлона - [142]

Вот как распоряжаются судьбой своих посланцев боги: понуждают их покинуть родину, бродить по свету, по чужим и древним странам, собирать по крохам всё лучшее, что уже было в давние времена посеяно божественным разумом между людьми. И приносить всё это в качестве бессмертного дара своим народам. Так было с Кришной, с Заратустрой, с Моисеем, с Пифагором, с Ликургом... Не такова ли и судьба Платона? Ах, если бы она завершилась так же счастливо, как у Ликурга! Введя в Спарте новые законы и преобразовав всю её жизнь на новых основаниях, Ликург отправился снова в Дельфы, чтобы спросить у Пифии, всё ли он сделал так, как надо. Уезжая, он сказал спартанцам, что требует от них клятвы ничего не изменять в государстве до того дня, пока он не вернётся. Спартанцы, полагая, что он вернётся скоро, тут же, не задумываясь, поклялись. Но Ликург не вернулся: уехав, он уморил себя голодом, полагая, что даже смерть общественного деятеля должна быть полезна государству. Спарта до сей поры ждёт возвращения Ликурга и остаётся верной данному обету. Верной законам Ликурга.

Первым его установлением был закон об учреждении герусии — Совета старейшин, правителей, который направлял и сдерживал царскую власть. Вторым законом Ликург разделил землю так, чтобы добиться равенства состояний всех граждан, уничтожить самые опасные болезни государственного тела — богатство и бедность. Он уговорил владельцев земель отказаться от них в пользу государства, а затем разделил земли между всеми поровну.

Никто не должен быть выше другого, говорил он. Семьдесят медимнов ячменя для мужчины, двенадцать для женщины, некоторое количество вина и масла, считал Ликург, достаточно, чтобы прожить жизнь не болея и ни в чём не нуждаясь.

А вот что он сделал ещё более замечательное. Он изъял из обращения золотые и серебряные монеты, введя вместо них железные, очень тяжёлые и малого достоинства. Чтобы перевезти десять мин таких денег, нужна была телега, а для их хранения — кладовая. Большую сумму таких денег невозможно было украсть, трудно дать ими взятку и вообще невозможно скрыть. К тому же монеты легко покрывались ржавчиной, были хрупкими и ни на что другое не годились.

Ликург изгнал из Спарты все бесполезные ремёсла, запретил изготовление предметов роскоши, чтобы никто не мог похвастаться перед другим своим богатством, даже изысканной едой. Для последнего он ввёл сисситии, совместные трапезы, на которых спартанцы ели только те кушанья, что были предписаны законом, — грубую, но здоровую пищу. Дома же есть запрещалось. Во время общественных трапез велись разговоры о политике, о дурных и хороших поступках спартанцев, но никогда — о богатстве, наживе, покупках, нарядах.

Все здоровые мальчики со временем становились воинами — слабых новорождённых бросали в Тайгетскую пропасть.

Ликург был противником демократии и говорил, когда его упрекали в этом: «Введите сначала демократию у себя». Он запрещал приносить богатые жертвы богам. «Затем, — объяснял он, — чтобы мы из-за бедности или из-за жадности никогда не переставали чтить богов». Он считал, что бедность не только спасёт от внутренних распрей в государстве, но и от внешних врагов, от вторжений неприятелей. «Оставайтесь бедными, и вам не придётся опасаться соседей», — говорил он.

Афинские и малоазийские серебряные монеты стали ходить в Спарте только при четырнадцатом после Ликурга царе, при Агиде. Вместе с деньгами, удобными для накопительства, в Спарту вернулась жажда богатства. Ещё более корыстолюбию спартанцев послужил недавно Лисандр. Он привёз в Спарту много награбленного в соседних странах золота, серебра и драгоценных камней. Богатство развращает граждан и губит государство...

Расплачиваясь в харчевнях серебряной монетой, Платон вздыхал, но не потому, что ему было жаль денег, а потому, что ему было жаль спартанцев. И обидно за Ликурга. Мысленно он обещал ему, что включит его уложения в свой свод законов. Но какому государству он их предложит? Миром правят бездарные тираны, цари, глупый демос, корыстолюбивые олигархи. Всё это камни, на которых не прорастает зерно разума и справедливости. Земля огрубела и отвердела для божественного посева.

Фидиев Зевс Олимпиец был первым, кому Платон нанёс визит, придя в Олимпию. Храм Зевса в те дни посещался многими — проходили общегреческие игры, на которые со всех концов Эллады приехали и пришли тысячи людей. И никто из прибывших в Олимпию не мог обойти стороной храм Зевса, в прохладном полумраке которого, подсвеченный десятками лампад, восседал на троне бог богов, отражаясь в чёрном гранитном полу, политом маслом.

Платон приблизился к статуе, склонил голову, мысленно приветствуя верховного бога Олимпа. Он не впервые стоял перед ним, но нахлынувшие вдруг чувства были сродни тем, что он испытал, увидев статую впервые: чувства восторга, восхищения и любви. В них вплеталось и чувство гордости эллинским гением, воплотившим в золоте и слоновой кости образ главного бога греков. Фидий был великим мастером и, как все истинно великие, претерпел страдания от своих соотечественников: был брошен в тюрьму по ложному доносу. Его обвинили в краже золота, отпущенного из афинской казны на изготовление статуи Афины для Парфенона. Там мастер и умер. Говорят, от яда, подсыпанного в пищу.